Вторая очередь, как и следовало предполагать, легла точнее. Слава богу, никого не задело. Голову под нее никто не подставил. Метрах в двадцати, в неглубоком отроге оврага, где еще с вечера окопались бронебойщики и двое бойцов прикрытия, устраивали свой наблюдательный пункт артиллеристы. Видать, неосторожно двигались или шумнули. Вот и получили в качестве предупреждения на будущее.

Но пулеметчик тут же дал несколько коротких очередей вниз, в клубящуюся гущу непроницаемого тумана.

Дрозды сразу заорали всполошенно и юркнули в овраг. И они научились спасаться на войне. Не хуже моих бойцов, подумал Нелюбин, уже понимая, что в ближайшие часы вот так, неспешно, с посторонними раздумьями, зачастую вовсе и не связанными с войной, взглянуть на мир ему уже не удастся.

Немец бил прицельно, теперь уже длинными очередями. Но видеть там, в клубящейся непроницаемой пелене, он ничего не мог. Значит, стрелял на звук. Тут же послышались команды. Немцы переполошились. Заработали еще два пулемета. В стороне деревни затарахтели сразу несколько моторов. Захлопали борта машин.

— Началось. — И Нелюбин теперь уже и сам услышал плеск и приглушенный, придавленный туманом шорох внизу, в стороне острова как будто по реке шли льдины, гудя и сталкиваясь, шуршали осыпающимися краями, а вода со всех сторон омывала их, наплывала и снова стекала вниз.

Вот туда, в этот невидимый ледоход, и уходили разноцветные трассеры, которых с каждым мгновением на обрыве становилось все больше и больше. Похоже, что немцы вводили в бой все, что имели.

— Емельянов! — позвал Нелюбин наводчика. — А ну-ка, голубь мой, дай ребятам прицел. Вон, видишь, тех пулеметчиков. Давай-ка их, по одному. Да попусту особо не пуляйте. Мины еще и самим понадобятся.

Тревожно, эх, тревожно на душе стало у Кондратия Герасимовича. Переправа уже началась. Немцы открыли пулеметный огонь. Сейчас минометы подключат. А наши «боги войны» все что-то наводят, копошатся… Уже бы засыпать их там, на обрыве, тяжелыми снарядами надобно. Чтобы головы не смели поднять. Он приказал связному быстро бежать к артиллеристам, поторопить их. Но тут же понял, что торопить капитана — дело пустое. Что ж он, сам не соображает, что надо делать? Но связной уже ушел. И вскоре вернулся. Коротко доложил:

— Сейчас начнут.

Первая серия снарядов со свистящим прерывистым шелестом, будто прорываясь через плотное пространство туго сжатого воздуха, пролетела в сторону деревни. Полыхнули взрывы фугасных зарядов. Вторая легла ближе, круша какие-то постройки, выкорчевывая из земли куски бревен и жердей.

— Блиндажи ихние полетели, — крякнул, восхищенный силой огня гаубиц калибра сто пятьдесят два наводчик Емельянов.

Полоса взрывов медленно двигалась к первой траншее, откуда продолжали стрелять пулеметы. Через несколько минут берег потонул в черном дыму и смраде. Пулеметы замолчали. Затем снаряды начали распахивать берег правее и глубже. Загорелась деревня. Дым пожара, словно в трубу, потянуло оврагом, к реке. В деревне и по всему берегу, среди траншей и разрушенных блиндажей метались немцы. Такого огневого налета они, конечно же, не ожидали.

— Что ж вы раньше нам так не помогали, — вырвалось невольно у Кондратия Герасимовича.

Но это было только началом боя. Каким бы сокрушительным ни оказывался удар артиллерии, немцы вскоре приходили в себя, оживали их огневые, которые погодя производили ответный налет, а пехота, подтянув резервы и перегруппировавшись, опасно контратаковала. Нелюбин понимал, что неприятности стоит ждать из глубины обороны противника. И вскоре он увидел колонну грузовиков, осторожно пробиравшуюся из-за перелеска, мимо деревни, к берегу, к первой линии окопов. Он тут же схватил с бруствера ППШ и побежал по верхней стежке к позиции крупнокалиберного пулемета.