– Привет, – сказал и резко сдернул с шеи Небольсина веревку.

Снова пошел мимо арестованных, вглядываясь в каждого.

– А-а, вот и ты! – сказал одному.

– О тебе тоже, – сказал второму, – немало наслышаны.

– Ну, а тебя я давно искал! – крикнул он человеку с голубым стеклянным глазом. – Ты мне давно уже светишь. Теперь, Контра, крышка вот с такими гвоздями вышла..

И снова посмотрел на Небольсина.

– Да поднимите же его! – велел.

Подошли два чекиста, взяли за локти. Вздернули от земли:

– Стоишь, молоток со шпалой?

– Стою, – по-детски улыбнулся Небольсин и снова сел.

– Ну пусть посидит… не мешайте ему, – велел Спиридонов. Потом, когда возвращались они с этой проклятой поляны, Иван Дмитриевич сказал:

– Ну, Константиныч, понял теперь, каково быть в нашей шкуре? Ты думал небось так: ладно, мол, стану большевиком… Вот и стал им! Еще «мама» сказать не успел, как тебя в галстук продели и завязали… То-то, брат!

– Спасибо вам, – прошептал Небольсин, еще слабый от пережитого на поляне ужаса.

– Погоди благодарить, – продолжал Спиридонов мечтательно, – возьмем Мурманск, посадим тебя обратно в конторе на дистанции, оденем, накормим, жалованье получишь, меня на выпивку позовешь, вот тогда и скажешь: спасибо! А сейчас… за что же спасибо-то говорить? – И взял за руку. – Константиныч, – попросил мягко, – ты уж не сердись, что я тебя такою приманкой на щуку выпустил. Я сразу, как ты мне вчера сказал, подумал: тут дело нечистое. И решил, что тебя надо спасать… С хорошим человеком – и я хороший, а со сволочью – я и сам первая сволочь! – Нагнулся и поднял галошу: – Твое колесо?

– Мое…

– Чего же ты? Раскидался тут… Своих вещей не бережешь!

Песошников выглянул в окно паровозной будки. Тулома кидалась в камнях, вся белая от пены; вдалеке уже разливалось, тягуче и серебристо, словно ртуть, стекло Кольского залива. Гугукнув трижды, машинист сбавил ход, и на подножку будки вскочил Безменов.

– Порядок, – сказал он.

– Под углем в тендере, – показал ему Песошников. – Когда соскакивать будешь?

– На седьмой версте.

– Ладно.

Павел вытянул из тендера чемодан, грязный от угля.

– Сколько здесь? – спросил.

– Не считал. Так передали. Прямо из Питера.

– Тяжелый. Кажется, много. Подозрительно выйдет.

– Извернись. Стань вором. Все воруют здесь. Будешь честным – сочтут за большевика и посадят…

Именно так и понял Безменова проходимец Брамсон, возглавлявший на Мурмане отделение Архангельской эмиссионной кассы.

– Ого! – удивился он, меняя рухлядь старых денег на фунты стерлингов. – Обзавелся ты крепко… Смотри, Безменов, как бы до Эллена не дошло: он тебя налогом обложит!

Уложив фунты в чемодан, Павел вечером, когда стемнело, вышел далеко в тундру – за кладбище. Выкопал там яму, зарыл деньги и отметил это место камушком, а сверху надломил ветку. Он не спрашивал никого – зачем это делается? Приказано из Центра обменять на фунты – он обменял. Точно по курсу! Но Безменов догадывался, что скоро экономическую блокаду республики прорвет, надо будет торговать, надо посылать за границу первые дипломатические миссии, а валюта для этого уже имеется…

В подполье Мурманска (где еще не выветрился из бараков дух Ветлинского, Юрьева и Басалаго) вдруг заговорили о восстании.