Нарваес подошел к монахине, которая спустила рукав своего коричневого платья на открытую рану.

— Правительственная власть приказывает монахине Патрочинио, — крикнул он громким голосом, — не делать церковь местом гнусного обмана! Если она тотчас же не оставит церкви, с ней поступят по закону!

Глубокое молчание последовало за этими резкими словами — Антонио, снова взошедший на алтарь, прервал его.

— Кто осмеливается проникать в храм Божий с оружием? — спросил он грозным голосом.

— Министр-президент, герцог Валенсии!

— Он грешник, даже если носит корону!

— Если монахиня Патрочинио тотчас же не выйдет из церкви святого Антиоха, она будет арестована! Не я оскверняю святой храм, а покровители этого обмана. Горе тем, которые прибегают к такому средству, чтобы пробудить в народе ложную веру в Бога. Мы преклоняем здесь колени не перед людьми, а перед святостью неба.

Из портала раздались голоса в поддержку дрожавшего от гнева Нарваеса, грозные выкрики против Санта Мадре и монахини.

Великий инквизитор Антонио произнес проклятие, но его заглушил громкий ропот солдат.

Нарваес стоял вблизи трепетавшей от бешенства сестры Патрочинио, которая несколько дней тому назад так хвалилась будущей победой и вдруг увидела себя уничтоженной. Глаза ее метали молнии, губы побелели, она была навеки предана позору и презрению, это доказывали голоса толпы, возбужденной словами Нарваеса.

Монахиня направилась к маленькой двери, бросив на Нарваеса и его свиту взгляд, исполненный глубочайшей ненависти, с языка срывались страшные угрозы. Едва держась на ногах, она спешила вернуться в замок. Королева была расстроена, но по-прежнему бесконечно милостива к благочестивой сестре, она бросилась ей на шею, пытаясь успокоить ласками и уверяя, что на герцога нельзя сердиться, его резкость всем известна, но переделать старика нельзя. Последние слова убедили Аю, что Изабелла не в силах отказаться от услуг герцога, и мысль эта привела ее в бешенство.

«Ты научишься править без него, — прошептала она, собираясь вернуться в свои покои, — он будет уничтожен!»

Когда бедная монахиня дошла до соборного флигеля, из тени коридора к ней приблизился патер Кларет, сообщивший, что на следующий день Нарваес с кабинетом отправляется в Аранхуес для тайных приготовлений к новому займу, так как государственная казна находится в плачевном состоянии.

— Верны ли твои сведения? — спросила монахиня.

— Не сомневайся, благочестивая сестра. Завтра ранним поездом все министры во главе с Нарваесом отправляются в Аранхуес и намереваются вернуться ночью.

Кларет привык сообщать монахине или великим инквизиторам все самые мелкие происшествия. Он не догадывался, какую мысль заронил в голову графини Генуэзской своим сообщением.

— Завтра ночью, говоришь, они вернутся назад вместе с Нарваесом. Не знаешь ли, в котором часу, благочестивый брат?

— В одиннадцать часов вечера поезд отправляется из Аранхуеса и примерно к часу ночи приходит сюда.

— Благодарю. Продолжай сообщать нам решения Кабинета.

— Ты кажешься очень взволнованной, сестра Патрочинио, ты очень бледна и дрожишь.

— Это пройдет. Мы не должны обращать внимания на недуги и слабость нашего тела. Ты знаешь наших врагов и их силу, ты знаешь, какая опасность грозит нашему высокому делу, мы должны действовать, чтобы не пропустить ни одного удобного случая.

— Я думаю, мы уже не раз доказывали, что ничто не может устоять против силы нашего благочестивого общества.

— Ты имеешь в виду Серано и Прима, которые оба в изгнании.

— И Олоцагу, который все более впадает в немилость, и Топете, который никак не может перенести того, что остался до сих пор контр-адмиралом.