— Надеюсь, документы на обыск у вас имеются, гражданин хороший? На дворе двадцать первый век, время зачисток миновало.

Спецназовец коротко ударил его кулаком в подбородок… и провалился вперед, сделав два шага по инерции и улегшись лицом в дорожную пыль.

Его сослуживцы, волокущие избитых ингушей, остановились.

Стало тихо.

Ростислав, прихрамывая, отмахиваясь прямой ссохшейся рукой, перешел улицу.

— Не желаете объяснить народу, что происходит, милостивый государь?

Одутловатый командир спецназа опомнился, сверкнул глазами.

— Взять его!

Двое верзил отпустили старшего Хосроева, бросились на Светлова и один за другим отлетели к забору, едва не сломав штакетник, тяжело рухнули на дорогу.

Глаза мужчины в штатском сузились. Он сунул руку за борт пиджака, сделал шаг вперед.

— Ты на кого руку поднял, хромой?! Я ж тебя!..

— Не пугай, губошлеп, — махнул здоровой рукой Ростислав. — Я и хромой из тебя говядину сделаю. Чем провинились эти люди? За что вы с ними так грубо?

— Застрелю, падла! — выдохнул спецназовец, державший младшего Хосроева. — Мордой в землю, быстро!

Светлов покосился на него, с печальной снисходительностью качнул головой.

— Классные кадры готовятся на родине моей. Давай стреляй, засранец, только потом ведь не отмоешься.

Командир группы дернул щекой, посмотрел на своего подчиненного.

— Подожди, сержант. — Повернул голову к Светлову. — Кто ты такой, инвалид? Документы есть?

— Зайдешь по‑хорошему в дом — покажу. Капитан Светлов, рэкс ГРУ. Бывший, разумеется. Ну, а теперь и ты представься по форме.

Одутловатый несколько остыл, махнул рукой своим подчиненным, намеревавшимся довести дело до конца — скрутить обидчика и поломать ему парочку ребер.

— Капитан Корецкий, Калужский ОМОН. Эти люди обвиняются в краже, так что не вмешивайся, рэкс, тебе же дороже обойдется.

— Кто их обвиняет в краже?

— Местные жители. У твоих соседей пропали настенные часы, швейная машинка и десять метров полиэтиленовой пленки.

— Это у кого пропали? Не у Коли Бережного случайно? Он же алкоголик, тянет из дома, что попадется, продает и пропивает.

— Я ему сейчас!.. — рванулся к Светлову омоновец, которого он уронил самым первым.

Ростислав не двинулся с места, обманчиво расслабленный с виду и угрюмо спокойный.

— Отставить, Лукьяненко! — буркнул командир ОМОНа, посмотрел на ингушей, на их зареванных женщин, на Светлова. — Ты ручаешься, что они не воровали? У меня санкция прокурора.

Ростислав помолчал, решая, стоит ли рисковать, давать слово, за которое придется потом отвечать. Вспомнил ликвидацию Сатаны‑Басхадова и других чеченских, ингушских, дагестанских и арабских бандитов, хотел было отказаться, но встретил тоскливо‑обреченный взгляд Хосроева и неожиданно для себя самого проговорил:

— Ручаюсь. Им нет смысла воровать, на них же первых и укажут.

— Вот и указали. Смотри, капитан, с тебя спрошу, если что выяснится.

Капитан Корецкий махнул омоновцам:

— Отпустите их. Поехали.

Парни в камуфляже отпустили мужчин, полезли в «уазик», с yгрозой поглядывая на Светлова. Машины уехали. Женщины с плачем кинулись к мужу и сыну, запричитали. Нурид Хосроев освободился от их объятий, фыкнул, чтобы замолчали, подошел к Ростиславу.

— Спасибо, брат! Век не забуду. Зайди, угощу вином.

— Как‑нибудь в другой раз, — пообещал Светлов, поворачиваясь к нему спиной, и вдруг поймал чей‑то внимательный взгляд. Повернул голову. На него поверх штакетника смотрел с территории соседской усадьбы воспитатель Будимира, японец «дядя Толя».