– Четырнадцать, ноль-три, восемнадцать, семьдесят девять, – сказал я ему.

Он помрачнел:

– Ах, вот как… Признаться, я думал, это будет кто-то другой.

– Ну извините.

– Да ладно, просто это неожиданно. Как будешь выносить информацию из здания? Понадобится несколько носителей ММП.

ММП – молекулярно-механическая память. Харды на этих принципах не могут похвастать миниатюризацией, и я поостерегся тащить запрещенные модули в Институт. Хотя теперь, пообщавшись с охраной, понимаю, что ошибся.

– Вот мой носитель, – вытолкнул я вперед Головастика.

– Остроумно, – согласился инженер. – Ты прав, возможно, так все станцуется. Давай за дело.

И мы взялись за дело. Собственно, ничего заковыристого моя миссия собой не представляла. Предстояло скопировать тренажер – всю программную модель Зоны. А также техническую документацию, включающую схемы аппаратной части, то есть блоки индуктария, конструкцию саркофага; в общем, все. Это, конечно, кража, но как же легко ее совершать, если парень, сидящий на такой информации, оказывает тебе любое содействие.

Потому что просьба исходила от самого Эйнштейна, лично от него. Перед тем как мы расстались, он посетовал, что не успел вынести из Института тренажер, свое любимое детище, и я обещал попытаться что-нибудь сделать. Инженер был его креатурой, человеком не только порядочным, но и преданным боссу. О том, что лабораторию хорошо бы перебазировать, они сговорились раньше, так что инженер был готов. А цифры, которые я ему продиктовал в качестве пароля, – это день рождения Эйнштейна. Настоящего, того, который Альберт, нобелевский лауреат по физике. Босс всегда был немножко эксцентричен.

Головастик намотал кабель на зубы, похожие на клеммы, и через четверть часа весь гигантский объем цифровых данных перекочевал в его голову. Он хихикал и подпрыгивал, впитывая идущие потоком коды, малышу этот процесс нравился.

Люблю приносить детишкам радость. И вообще я детей люблю.

Но Боа… Вот же настырная малявка! Сидела на корточках в маленьком холле перед серверной и раскладывала на полу фантики от конфет. Как бы ненароком здесь оказалась. Дверь в серверную все время была приоткрыта, но мы ее приход не засекли и о ее присутствии не догадывались, в то время как она слышала каждое наше слово. Когда хотела, эта бестия могла быть абсолютно бесшумной и незаметной. Такой талант. Хорошо хоть за оборудование не полезла, а то ведь могла.

Этот гуттаперчевый ребенок с гибкими костями, которые произвольно гнутся и плющатся, умел принимать любую форму, не меняя, разумеется, своего объема и массы. Например, она любила прятаться в зазорах между стенами и мебелью, становясь плоской, как лепешка. Или вытягивалась шнуром вдоль плинтусов и так лежала, получала кайф. Неоднократно ее вынимали из вентиляции… Кости, если я правильно помню, это же не что иное, как обычные кораллы. А кораллы, когда живые, очень гибкие, могут гнуться, плющиться. Наверное, они и есть ее тотем, ее точка остановки на тяжком мутационном пути…

– Бо, – сказал я ей, – чего ты здесь?

– Ты обещал взять меня с собой, – напомнила она.

– У меня пока есть дела. Возвращайся в палату, я обязательно зайду.

Она послушно встала и покинула лабораторию.

– Вы уходите? – спросил я инженера. – Вам нельзя оставаться в Институте.

– А мы разве не вместе?

– Мне еще на «игровую площадку».

– Ох, Пэн, доиграешься ты…

Мы попрощались. «Увидимся», – пообещал он, и я подумал: это было бы хорошо, но вряд ли, вряд ли.