Это был удивительный дом. Попадая сюда, каждый словно становился светлее, одухотвореннее, талантливее. Стихи и песни, звучавшие на веранде, были гениальны, даже когда были посредственны, а разговоры, не смолкавшие с раннего утра до поздней ночи, отличались утонченностью, остроумием и глубиной. Этот дом притягивал всех, но не всех принимал, и многие, в том числе и обладатели громких имен, уходили оттуда вежливо, но жестоко осмеянными и изрядно поклеванными. Однако любимчикам тоже доставалось. Случалось краснеть и Нилу, угодив под острый язычок хозяйки.

По вечерам переходили в гостиную, где стоял старенький, но идеально настроенный рояль. Пела преимущественно сама Мария Александровна Басаргина, а аккомпанировала тихая, застенчивая Ирочка Оболенская. Впервые в жизни Нил с искренним удовольствием слушал оперные арии и классические романсы, отдавал должное мастерству обеих и без устали вглядывался в черты юной пианистки.

У Ирочки были нежные, чуткие руки, глаза, как два черных бездонных омута, и миленький шрам от неискусно прооперированной заячьей губы. Не повезло бедняжке и с ногой, поврежденной в детстве в результате падения с фуникулера. Нога срослась неправильно, и с тех пор Ирочка могла ходить, только опираясь на палку.

Играла она безукоризненно, но довольно быстро уставала, и тогда за рояль садилась сама Мария Александровна, а то и Нил или кто-нибудь еще из присутствующих, поскольку недостатка в музыкальных личностях здесь не наблюдалось. То играл ансамбль средневековой музыки, участники которого своими руками собрали старинные инструменты, то легендарный Алексей Козлов — «Козел на саксе» — представлял слушателям историю джаза в фортепьянных картинках. И только красавица Лера, несмотря на все уговоры, к инструменту не подходила.

— Ах, у меня заиграны руки! — восклицала она. — Врачи строго-настрого запретили мне даже дотрагиваться до клавиш!

Свои таланты демонстрировали и те, кто музыкальностью не отличался. Максим Назаров блистал разговорном жанре, якутский самородок Володя Семенов читал свои стихи, Робеспьер Израилевич — поэтов Серебряного века и рассказы Зощенко. Первое, по мнению Нила, получалось у Оболенского ниже среднего, второе — очень неплохо. Особенно ему удавалась фраза: «Человек — животное довольно странное».

Нил примерял эту формулировку на себя и находил совершенно справедливой, ибо собственное его поведение давало немало поводов для удивления. Он завел нешуточный роман с Ирочкой Оболенской.

Из-за шрама, из-за своей хромоты она считала себя дурнушкой, особенно на фоне старшей сестры, и выросла нелюдимой, погруженной в себя. Первые знаки внимания она восприняла настороженно, недоверчиво, чуть не сорвавшись в не свойственную ей грубость. Но Нил был нежен, деликатен и в то же время настойчив, и вскоре она распахнула ему свою душу.

В ее обществе он вытворял все то, что сам же искренне считал смехотворным в отношениях между мужчиной и женщиной — смущался, дарил цветы, декламировал лирические стихи, какие только мог вспомнить, опускался на колено. Деликатно уводил ее, издалека заприметив компанию чань-буддистов, приросшую десятком адептов и сделавшуюся неотличимой от своры пьяных оборванцев. Из-за своей хромоты она не могла отправиться со всеми в Сердоликовую бухту — он нанял катер и прокатил ее туда и обратно. Не могла дойти до Старого Крыма — он брал такси, подвозил ее до самого дома-музея Александра Грина, бродил с ней из комнатки в комнатку, разговаривая про Ассоль, про алые паруса, про вольный город Зурбаган.

Гуляя с ним, Ирочка завороженно молчала, улыбалась, доверчиво заглядывала в глаза. А Нил бережно поддерживал ее под руку и каждую секунду ощущал, что принимает на себя обязательства неизмеримо большие, чем когда забирался в постель к очередной из питерских наложниц, чьими номерами была испещрена его записная книжка.