Приписка. Еще уведомляем вас и о том, что оные северные страны повелитель, лишь только первый на миродавца того руку наложил, и отстоял земли и народы и  своя, и избил век" заморскую рать его, и отобрал все оружие и до тысячи огнеметных литых орудий, то и все земли крещеные, доселе миродавцу тому раболепствовавшие, очнулись, и оперились, и противу него восстали, завопили, и начали витии велеречивые- священнодействовать и писать воззвания доблестные и песни ободрительные войскам своим и всему народу; а понеже той северной страны повелитель даровал милость и пощаду всем на него посягавшим и карать их более не пожелал, а требует от них мира и дружбы, каковое изумительное великодушие поразило и врагов и новых союзников его, то и не худо бы нам заранее разослать в те иные земли послушников наших, дабы соблазнить все народы и земли крещеные забыть, что скорее, то лучше, таковое им оказанное беспримерное благодеяние и заставить их в бессилии своем и немощи обносить оговорами и клеветою северной той страны обитателей и властителей их и мстить им за вышереченное благодеяние всяким наветом злым, и словом, и делом, и где чем прилучится. О чем и прошу довести до сведения старосты нашего и настоятеля, Стопоклепа Живдираловича; ибо замечено нами на пути нашем, что наклонность к таковым нам любезным пакостям и злодеяниям таится уже в семенах раздора многоязычных племен тех".

Отправив письмо это, соскочил Сидор с задней луки седла и чуть было не повис в тороках! "Долго ль до беды, - подумал он. - О серник споткнешься, затылком грянешься, а лоб расшибешь!" Он присел; а как было уже довольно поздно и Сидор наш уморился крепко, то и лег, свернулся, наутро встал, стряхнулся, совершил поход в один переход и сел на корабль у взморья.

"Фортуна бона, - подумал черт Сидор Поликарпович - а он думать научился по-французски, - форту. на бона, - подумал он, когда изведал службу нашу на море. - Я хоть языкам не мастер, а смекаю, что тютюн. что ; мои губы не дуры, язык не лопатка, я знаю, что хорошо, что сладко. Здесь жизнь разгульная и всякого добра разливное море! Каждый день идет порция: водка, мясо, горох, масло; под баком сказки, пляски, играют в дураки и в носки, в рыбку и в чехарды; рядятся в турок и верблюдов, в жидов и в лягушек; спят на койках подвешенных, как на качелях святошных, - одна беда - простору мало, да работы много!"

Он надел на себя смоленую рабочую рубаху, фуражку, у которой тулья шла кверху уже, а на околыше были выметаны цветными нитками зубцы и узоры; опоясался бечевкой, привесил на ремне нож в ножнах кожаных, , насовал в карманы шаровар , тавлинку, кисет; вымазал себе рожу и лапы смолою, взял в зубы трубчонку без четверти в вершок и, проглотив подзатыльника два от урядника за то, что сел было курить на трапе, примостился смиренно к камбузу, где честная братия сидела в, кружке, покуривала корешки и точила лясы.

- Что скажешь, куцый капитан общипанной команды, поверенный пустых бочек? - спросил марсовой матрос трюмного, - каково твои крысы поживают?

- Приказали кланяться, не велели чваниться! - отвечал тот.

- Не бей в чужие ворота плетью, - заметил старый рулевой насмешнику, - не ударили бы в твои дубиной! Век долга недели, не узнаешь, что будет; может быть, доведется еще самому со шваброй ходить!

- Не доведется, Мироныч, - отвечал первый, - с фор-марсу на гальюн не посылают! Без нашего брата на марса-рее и штык-боут не крепится!

- Не хвалися, горох, не лучше бобов, - проворчал третий. - А кто намедни раз пять  из рук упускал, покуда люди не подсобили?

- Упустишь, когда из рук рвет, - отвечал опять тот. - Ведь не брамсельный дул, а другой риф брали!

- У доброго гребца и девятый вал весла из уключины не вышибет, - сказал урядник с капитанской шестерки, - не хвали меня в очи, не брани за глаза, не любуйся собой, так и будешь хорош!

- Запевай-ка повеселее какую, Сидорка, - сказал нашему Поликарповичу сосед его.