— За что? За совет, как покончить с собой?

— Да, но покончить не сегодня, а завтра.

— Зачем откладывать?

— Затем, что завтра это сделать ничуть не труднее, чем сегодня. А завтра или даже сегодня может произойти что-нибудь интересное. Словом, спешить некуда.

Стэфани оторвалась от стола, где она стояла некоторое время, и стала мелькать из угла в угол. Слова летели в Джулиуса из разных углов комнаты:

— Вы грубиян, скотина и свинья. Моя жизнь для вас — ничто. И это называется мой поверенный. Вы даже не спросили, что довело меня до этого. Вы наживаетесь на смерти своих клиентов!

— Совершенно верно. Ваша смерть — дело очень серьезное, и улаживать ваши дела Джон Фархшем поручит обязательно мне. А я буду рад оказать ему эту помощь.

— Вы надеетесь, что я лишу себя жизни, чтобы дать вам на этом заработать?

— Вы сами подали мне эту надежду, сударыня.

— Боже, какое вы чудовище! Неужели вам никогда не приходило в голову, что женщина, жизнь которой разбита, нуждается в сочувствии, а не в пузырьке с ядом?

— Прошу меня простить, но я право не могу сочувствовать самоубийству: оно как-то не внушает мне симпатии. Но уж если оно должно состояться, произойти и человеку необходимо, то пусть все будет быстро и на научной основе.

— Вы даже не спросили, что сделал мне Джон?

— То что он вам сделал, потеряет всякое значение, как только вы умрете. Так стоит ли об этом говорить и беспокоиться, пусть все будет так, как вы надумали.

— Вы отъявленный негодяй, а не адвокат.

— Охота вам так волноваться из-за меня? Рецепт поставит нас с вами на свои места.

— К черту ваш рецепт! Нате! — Стэфани, разорвав на мелкие клочки бумажку, которая все еще была у нее в руке, бросает ее в лицо Джулиуса, подходит к окну, но не смотрит в него, а поворачивается лицом к адвокату, готовая с негодованием вновь наброситься на него. Но со стороны видит, что он теперь уже улыбается очень весело, подбирая бумажки со своего стола и складывая их горкой на край.

— Средство, как видите, действительно безотказное. А теперь, когда вы выпустили все пары, то, надеюсь, присядете и расскажете, в чем дело.

— Вопль наболевшего сердца вы называете «выпустить пары»?

— А как же еще именовать его?

— Вы не человек, вы толстокожий носорог. И к тому же непроходимый дурак.

— Что вы! Я всего лишь адвокат!

— Вы дрянной адвокат. Вы не джентльмен. Вы оскорбляете меня в моем горе. Вы поддерживаете моего мужа, а не меня. В вас нет ни порядочности, ни сочувствия. У вас тараканья душа и рыбья кровь. Слышите!

— Вполне! И поздравляю себя, мне придется вчинять немало исков за клевету, если только вы окажете мне честь, избрав меня своим поверенным.

— Ошибаетесь, — я никогда не позволю себе клеветать. Мой отец досконально растолковал мне закон о клевете. Вот, если бы я усомнилась в вашей платежеспособности, это была бы клевета. Вот если бы обвинила вас в супружеской неверности, это была бы клевета. А назвать вас невежественным носорогом, а вы действительно форменное толстокожее, значит всего лишь грубо оскорбить вас. Я слежу за собой и никогда не выхожу за рамки грубого оскорбления. Поэтому мне ни разу не был вчинен иск за клевету. Ну что, таков закон или нет?

— Надо проверить по справочникам, может вы и правы.