— Разумеется, — продолжал он, — я позабочусь о том, чтоб ты не околел с голоду.

— Вы не хотите сказать, что я должен жить здесь, капитан Лингард? — проговорил Виллемс каким-то деревянным голосом.

— Слыхал ты когда-нибудь, чтобы я сказал то, чего не думаю? — спросил Лингард. — Ты только что сказал, что не хочешь умереть здесь; ну что ж, поживи… Если не изменишь своего решения, — прибавил он, как бы невольно вспомнив что-то.

Он пристально на него посмотрел и покачал головой.

— Ты один, — снова заговорил он, — никто и ничто тебе не поможет. Ты не белый и не туземец. У тебя нет цвета, как нет и сердца. Твои сообщники предали тебя мне, так как со мной еще нужно считаться. Ты один, если не считать этой женщины, что стоит тут. Ты говоришь, что сделал это для нее. Ну и получай ее.

Пробормотав что-то невнятное, Виллемс вдруг схватился обеими руками за волосы и замер. Не спускавшая с него глаз Аисса обернулась к Лингарду.

— Что ты сказал, раджа Лаут? — воскликнула она.

В воздухе пронеслось жаркое дуновение, от которого колыхнулись тонкие нити ее растрепанных волос, задрожали прибрежные кусты и зашелестело стоящее за ними большое дерево, как бы разбуженное от сна, под тучами, клубившимися, как беспокойный призрак на беспросветном море.

Лингард с жалостью посмотрел на нее, прежде чем ей ответить:

— Я сказал ему, что он должен провести здесь всю свою жизнь… и с тобой.

Солнце, казалось, совсем потухало за тучами, как догоревшая свеча, и в удушливой полутьме ограды они все трое казались бесцветными тенями, окутанными черной сверхъестественной мглой. Аисса взглянула на Виллемса, который стоял окаменев, запустив руки в волосы, и, обернувшись к Лингарду, крикнула:

— Ты лжешь, лжешь… как все вы, белые люди… Ты, которого унизил Абдулла… ты лжешь.

Подсказанные ее желанием уязвить его, не считаясь с последствиями, ее женским желанием причинить боль, заставить отраву своих дум проникнуть в ненавистное сердце, слова ее прозвучали пронзительно и ядовито.

Опустив руки, Виллемс опять принялся бормотать, и Лингард мог расслышать лишь что-то вроде: — Ну и отлично, — перешедшее в вздох.

— Поскольку дело касается остального мира, — продолжал Лингард, обращаясь к нему, — твоя жизнь кончена. Никто не будет иметь возможность бросить мне в лицо какую-либо из сделанных тобой мерзостей, никто не скажет, указав на тебя: вот негодяй, которою воспитал Лингард. Ты здесь погребен заживо.

— И вы думаете, что я останусь, что я покорюсь? — воскликнул Виллемс, как будто ему внезапно вернулась способность речи.

— Тебе и не нужно торчать здесь, на этом месте, — сухо сказал Лингард. — Вот там леса, а здесь — река. Можешь плавать. Пятнадцать миль вверх по реке или сорок миль вниз. На одном конце встретишь Олмэйра, на другом — море. У тебя есть выбор.

Он рассмеялся коротким невеселым смехом и серьезно добавил:

— Есть еще другой исход.

— Если вы хотите погубить мою душу, стараясь довести меня до самоубийства, — проворчал Виллемс в сильном возбуждении, — то это вам не удастся. Я буду жить. Я раскаюсь. Я могу убежать. Уберите эту женщину… она — грех.

Зигзаг молнии прорезал тьму далекого горизонта, осветив землю ослепительным, неземным огнем, и послышался отдаленный раскат грома, как сверхъестественный и угрожающий голос.

Лингард сказал:

— Мне все равно, что бы с тобой ни случилось, но могу тебе сказать одно: без этой женщины твоя жизнь не стоит и гроша… Есть тут один человек, который… Да и сам Абдулла не станет церемониться.