Выжав газ, Коваленко понесся в сумерках по Сенной площади. Нужно было как можно быстрее отъехать от моста и канала, от Невского проспекта.

– Он лежал безоружный – до пистолета не дотянуться. Убивать его не было необходимости, – негодовал Мартен.

– Товарищ, – укоризненно произнес Коваленко, не отрывая внимательного взгляда от едущих впереди машин, – я спас вашу жизнь. И это ваша благодарность?

– Он уже не представлял опасности.

– У него оставался нож. А может, был еще один пистолет. Откуда мне было знать? Такой человек всегда опасен, пока жив.

– Вам не следовало расстреливать его.

– Как насчет того, чтобы встретиться со своими дамами за завтраком? – Коваленко повернул на Московский проспект и снова надавил на акселератор «форда». Они ехали в аэропорт Пулково. – Рейс в Хельсинки через час с небольшим.

Николас Мартен еще некоторое время смотрел на него, потом отвел глаза в сторону. Огни встречных машин пробегали по его лицу, которое то озарялось, то погружалось во тьму.

– Вы так старательно втирались ко мне в доверие, даже пытались завязать дружеские отношения. – В голосе Мартена сквозила горечь. – И одновременно делали все, чтобы прощупать меня, задавали вопросы с подвохом. А когда наконец поняли, что к чему, начали играть на моем чувстве вины – за все, что случилось с бригадой, за всех тех, кого Реймонд убил в Лос‑Анджелесе, потом в Париже… И еще вы играли на моей любви к сестре. Сделали мне паспорт с визой, дали сотовый телефон. А в нужный момент сунули мне в руки пистолет и отправили выполнять грязную работу. И я свое дело сделал. Тут оправдались и ваши расчеты, и другие причины сыграли роль. Я настиг его. Он лежал, оставшись без оружия, без сил. Вы вполне могли его арестовать, но вместо этого убили. – Он искоса посмотрел на спутника. – Это было просто подлое убийство, разве не так?

Коваленко угрюмо смотрел на дорогу. Фары «форда» попеременно выхватывали из темноты свороты на фермы, густые рощицы все еще голых берез и кленов, а также еще плотнее, чем деревья, стоящие у обочины рекламные щиты, на которых красовались «форды» и «хонды», «вольво» и «тойоты».

– Хотите, я расскажу вам, как пойдут дальше события? – Коваленко украдкой взглянул на Мартена и тут же перевел взгляд обратно на дорогу. – К этому времени его тело уже должно быть обнаружено. Они сами едва не помрут от ужаса, когда выяснят, кто это. Какое‑то время будут блуждать в потемках, не в силах понять, что же произошло в Эрмитаже. Но в конце концов поймут, хотя бы после того, как соотнесут эти события с ножом, который до сих пор лежит в кармане его куртки.

Вскоре после этого в Москве будет официально объявлено о смерти царевича. Скажут, что он отдал свою жизнь, пытаясь задержать убийц баронессы и полковника ФСО Мурзина в Эрмитаже. Заговорщиками объявят трех человек, которых он сам прикончил во время своих похождений. Будет начат всероссийский розыск его убийцы или группы убийц. Вероятнее всего, козлом отпущения сделают какую‑нибудь коммунистическую группировку, поскольку наши демократы до сих пор воюют с коммунистами. В конечном счете дело может дойти даже до ареста и суда – ради поддержания престижа правоохранительной системы.

Ваша сестра, царица, которую так нежно любил царевич, не доживший до коронации, никаких комментариев давать не будет. Ведь ее столь же нежно любит весь российский народ, а значит, нужно уважать ее скорбь. В общем, ее отправят скорбеть куда‑нибудь подальше в обществе доброй подруги и наперсницы леди Клементины Симпсон, дочери графа Престбери.

На несколько дней будет объявлен общенациональный траур. Тело Александра выставят для прощания в Кремле, и он будет объявлен национальным героем.