Выходит, не зря целый день за тебя боялась, — проговорила Катька.

Он притянул ее к себе бережно:

Девочка моя! Значит, очень ждала? — поцеловал Катьку, прижал к себе. Они долго стояли вот так, замерев от счастья, подаренного, пусть короткого, единения.

Ты самая лучшая на свете, — шепнул на ухо, чтоб даже березы не услышали, не осмеяли первого признания. — Я люблю тебя…

Катька слушала, замерев.

Береги себя… Для меня. Ладно? — ответила в тон Толику.

Как получится, но очень постараюсь! До завтра, Катюша! — так не хотелось отпускать девчонку…

Та быстро возвращалась домой. Заметила свет в окнах. Поняла, ее ждут.

Зинка была дома. И, едва Катька ступила на порог, сказала, прищурясь:

А я видела, как ты с Толяном целовалась!

Тебе какое дело? — удивилась Катька, поняв, что Зинка следила за нею. — Послушай, Вобла, еще одно слово, и я насовсем выброшу тебя на улицу и никогда не пущу в дом! Поняла?

Может, я сама от тебя уйду! Думаешь, что ты и взаправду самая лучшая в свете? Шиш! Брехня это! Ты вовсе некрасивая! И Толяну с тебя только бабье надо! Он всмятку! Наполовину — бомж, наполовину — крутой! Такие не женятся, только трахают!

Катька не выдержала, отвесила крепкую пощечину, добавив, чтоб утром Зинка вымелась от нее насовсем.

Конечно! Твой засратый дом отмыла, все в порядок привела и сразу не нужна стала. У тебя хахаль завелся, заступник, полюбовник: «Ах, Толян, как я боялась за тебя!» — орала девчонка в истерике. Катька била ее, не щадя кулаков.

Мальчишки испуганно притихли под одеялом, боясь пошевелиться. Дашка смотрела на все, затаив дыхание. Ей было жаль обеих, и она не выдержала:

Зачем Зинку колотишь? Пусть она уходит, если не хочет с нами жить. В кодле ей совсем плохо станет. Она еще не знает, как лихо там! Когда пацаны затащат ее в очередь, тогда сама бегом к тебе воротится.

И не вернусь! Катька такая же сука, как и все! — заорала от сильного удара в подбородок, и тут не выдержал Голдберг, выскочил из-под стола, с рыком бросился на Катьку, сбил с ног и, вдавив в пол, завис над горлом, ощерив клыки.

Получила! — ликовала Зинка.

Вон из дома! Оба! Сейчас линяйте! Чтоб не видела!

Зинка спешно собирала тряпки, потирала ушибы, гундела. Катька бросала ей вещи в кучу, материлась.

А тебе есть куда прикипеть? — спросила Дашка, подойдя сбоку.

— Нет!

Куда ж ты подашься?

Хоть на погост! Тебе что за дело?

На воды. Попей. Успокойся. Сама, дура, виновата! Не лезь в могилу башкой! Покрепче тебя шеи поломали. Ты и вовсе загинешь. Не брешу. Ладно, сама! Собаку пожалей. Ему не выжить. Словят в клетку как бродячего, а потом и тебя как беспризорную. Говорят, скоро всех бомжей отлавливать начнут. Наверно, на мыло. Недавно лягавые замели пятерых бомжей, сказали город от заразы чистить станут. Всех заберут, кто на улице дышит. Ночью ловят. И тебя схватят. Вместе с псом в одну клетку! Почему Толян меня сюда прислал? Чтоб в доме жила. Таких не заметают. А тебе стоит за калитку сунуться, больше не воротишься. Это верняк! — сморкнулась Дашка в рукав.

Зинка так и села, разинув рот:

Брешешь?

А вот и нет! Спроси кого хочешь! Теперь бомжей как говна развелось. Говорят, что в городе от них дышать нечем. Вот мы дом с тобой мыли? Люди город станут чистить как от грязи.

Это мы — грязь?

Мы — не бездомные, потому не выкинут. Не всамделишные бомжи. Мы — бездельные, но еще малолетние. От того заразой стать не успели. Не мы от города сбежали, он нас выкинул. А большие бомжи еще и пьют, на водку воруют.