Матвей давно научился «акульему дыханию», еще в студенческие годы для этого приобретя тренажер Фролова, в нынешнее же время каждое утро по полчаса дышал, «как акула», что вошло в норму и заряжало тело энергией чуть ли не на весь день.

В девять ему позвонил сам начальник «Смерша» и велел явиться к обеду на «объект номер два», что означало конспиративную квартиру, снимаемую Ивакиным. Но до того, как отправиться на встречу с начальством, Матвею пришлось разбираться с соседкой, сына которой избили местные дворовые хулиганы.

Парню досталось крепко: сломали челюсть, пробили голову, наставили кровоподтеков по всему телу. И все из‑за того, что не дал закурить. Знал он и тех, кто его бил, поэтому в милицию заявлять не стал, боялся, что убьют или напугают мать.

Матвей узнал эту историю случайно, от соседа по лестничной площадке, пенсионера, зашедшего за спичками. Сначала пропустил информацию мимо ушей, а потом, встретив заплаканную, тихую, как мышка, седенькую, хотя и молодую еще женщину, пожалел вдруг, разговорился, едва не испугав соседку, привыкшую переносить горе и лишения самостоятельно, без мужа, и решил помочь. Побеседовал с сыном, которого звали Алексеем, выяснил обстоятельства драки и твердо пообещал, что никто никогда его больше и пальцем не тронет.

Зачинщиков драки он вычислил легко: компания с утра тусовалась возле пивного бара напротив дома, где жили Соболев и мать с ее незадачливым сыном. Матвей подошел и вежливо проговорил, обращаясь сразу ко всем:

— Привет, фраера. Запомните твердо и на всю жизнь: пить — вредно! Буянить

— некрасиво! Задирать прохожих, а тем более избивать их — особо опасно для жизни! Как поняли?

Обалдевшие «фраера» с пивными кружками в руках вытаращились на незнакомца, чьи глаза светились ледяной синью, как небо над Северным полюсом. Наконец главарь шайки, широкий, как комод, чуть пониже Соболева, но шире в талии, с мощным животом и руками‑лопатами, прохрипел:

— Бля, кажись, крыша поехала у мудака! Чума, выясни, чо ему надо, да врежь по еб…у!

Мосластый Чума с гривой нечесаных волос шагнул к Матвею и остановился, споткнувшись, поймав его отрешенно‑независимый, отталкивающий взгляд.

— Эй, тебе чего надо, сопля х…ва?

«Там, где начинается свобода слова, свобода мысли заканчивается», — вспомнил Матвей изречение Максимилиана Волошина.

— Я знаю, что это вы вчера избили парня из двенадцатой квартиры, Алексея. Знаю также, что брат этого косопузого мордоворота, твоего атамана, работает в милиции, оттого он и не боится ничего. А хочу я одного — чтобы вы уяснили закон: все, что вы сделаете, вернется вам вдвойне.

Чума нерешительно обернулся к битюгу‑атаману, и тот наконец понял, что ему угрожают. Сделал вразвалочку два шага к Соболеву, замахнулся кружкой, облив своих приятелей, и Матвей дружески помог ему мягко сесть на бордюр тротуара с выражением тупого изумления на лице.

Прохожие, опасливо обходившие пивохлебов, не заметили ни удара, ни вообще какого‑либо движения Матвея, как, впрочем, и вся компания. Однако соображали любители повеселиться быстро, тем более что Матвей одновременно с усыпляющим касанием передал атаману и всей его пятерке кодирующий раппорт, воспринятый ими на подсознательном уровне, не затуманенном алкоголем в отличие от сознания. С этого момента их должна была коробить, угнетать одна только мысль о нанесении вреда мирным гражданам.

Убедившись, что мыслепередача принята компанией вполне лапидарно, Матвей перестал ею интересоваться и исчез — для всех медленно приходящих в себя «адептов пива и зрелищ». Для них он как бы перестал существовать.