Бал открывал я с Катериной. Оттанцевав положенный танец, я подошел к Михайлову, изображавшему предмет интерьера возле стены.

– Вышвырните уже этого графенка, – процедил я, кивком головы указывая на Леона, стоящего у стены и не отводящего взгляда побитой собаки от Катерины. – Увезите куда-нибудь за Москву и…

– Будет сделано, – кивнул Михайлов. – Никто в жисть не поймет, что это не несчастье произошло.

Я внимательно посмотрел на Кузьму, пытаясь найти на его лице хотя бы намек на то, что он меня подкалывает. Ничего не найдя, я только головой покачал. Как же я мало знаю своих приближенных, оказывается.

– Кузьма Алексеевич, с этого болвана ни одного волоска не должно упасть, – я скорчил строгую морду. Конечно, кому я Катьку сбуду, если эти головорезы несчастье со смертельным исходом организуют? – Увезти, поселить в ближайшей придорожной таверне и поить до того момента, пока я гонца не пришлю. Но в меру. Чтобы можно было его в человеческое состояние быстро привести. Да, и попа какого-нибудь католического найдите, пущай святой отец составит графу компанию в его горе. Без попа графа по получению сигнала даже не вздумайте везти. Ты все понял?

Михайлов задумчиво смотрел на графа, затем медленно перевел взгляд на бледную Катерину и кивнул. Зараза, ну и зачем ты такой умный, когда этого не надо?

– Понятно, что же тут непонятного, – он усмехнулся в усы, и, отлепившись от стены, направился к Леону. Ну и ладненько. Я свой долг выполнил, пора и уйти, чисто по-английски.

Не успел я сделать шаг к выходу, как у меня на пути возник старик в высоком парике, держащий в руке бокал с вином. Шведского стола здесь не было, но гости все равно где-то умудрялись найти выпивку. Я смотрел на старика и пытался понять, кто передо мной. И тут у меня в голове словно тумблер щелкнул – Яков Брюс. Дядька того самого Брюса, который зять у Долгорукого. А еще он великий ученый и вор, умудрившийся на пару с Меншиковым крупную сумму свистнуть из казны, за что был бит палкой самим Петром Великим.

– Весть печальную получил, – без намека на «здрасте» начал Яков, преграждающий мне путь. – Преставился не так давно Александр Данилыч. Помянем же душу его грешную, – и он отпил вина, пуская скупую стариковскую слезу.

Надо же, Меншиков умер. А я и не знал. Не интересовался ничем, рассудив, что имею право ничего не делать, раз жить мне осталось всего пару месяцев – это в самом плохом случае.

– Сочувствую, – я кивнул и попробовал пройти, но дед схватил меня за рукав камзола. Ко мне тут же выдвинулся гвардеец, подпирающий какой-то фикус в огромной кадке.

– Не спеши, государь. Алексашка тот еще жук был, так что зла я на тебя из-за него не держу. С просьбой пришел к тебе. Не с тем, чтобы с помолвкой поздравить. Не по нраву мне Катька и вся ее семейка.

– Так чего же ты хочешь от меня, Яков Вилимович? – я аккуратно снял его руку с рукава моего камзола.

– Поручи мне дело какое, государь. Мочи большей моей нету в Глинках одному как сыч сидеть. Дожился, местных крестьян змиим огненным, что из петард появляется, пугаю. – Он снова глотнул вино.

Я смотрел на него и думал, что хоть в чем-то мне определенно везет.

– Ну отчего же не поручить, поручу. Большое дело поручу, от коего будущее России зависит. Но расскажу, когда проспишься да завтра поутру явишься ко мне в Лефортовский дворец.

Оставив Брюса обдумывать и гадать, что я могу ему предложить, я, сославшись на головную боль, самую универсальную отговорку всех времен и народов, ушел с этого праздника жизни. Даже если мне и не суждено будет пожить подольше, но свои идеи в отношении школ я передам завтра в надежные руки человека, который уже много учебных заведений построил.