– Помоги мне собраться. – Он вздрогнул и с удивлением посмотрел на меня. – Я давно не охотился, да слуга у меня новый, вдруг еще позабуду чего, вот смеху-то будет. А я что-то не хочу, чтобы надо мной смеялись, даже исподтишка.

– А как же Иван Долгорукий? Не заругает, что снова меня привечаешь? – помимо его воли, в словах прозвучала горечь.

– Ну пущай попробует, – я пожал плечами. – Ему Никита Трубецкой нос на одну сторону свернул, так я поправлю. Еще спасибо потом скажет, что кривоносым не остался.

Шереметев заметно оживился, развернулся и быстро вышел из гостиной, уверенно направляясь к моим комнатам. Не в первый раз идет этой дорогой, дай бог, не в последний.

В спальне на кровати был уже разложен охотничий костюм. Посмотрев на шляпу и камзол, я скривился.

– Митька! – он заглянул в комнату и вопросительно посмотрел на меня. – Тащи тулуп и нормальную шапку, не хочу уши по самые яйца отморозить.

– Тулуп? – сказать, что Шереметев удивился, было бы сильным преуменьшением.

– А что такого? Он теплый, а я что-то мерзну в последнее время.

Шереметев только головой покачал, но ничего против не сказал, только длинный охотничий кинжал на поясе поправил.

Так уж получилось, что вышли из дворца мы вместе. Во дворе стоял гомон, лай своры, ржание лошадей, нетерпеливо переступающих с ноги на ногу. Как по команде головы присутствующих на охоте придворных обернулись в нашу сторону. Стало заметно тише, даже, казалось бы, собаки немного тише ворчали, прочувствовав момент. Ко мне подвели гнедого жеребца, который яростно раздувал ноздри и вообще выглядел опасно. Рука сама собой потянулась к карману и вытащила кусок сахара, который гнедой собрал с моей ладони бархатистыми губами. Похлопав его по шее, я натянул перчатки. На лошади мне ездить как-то не приходилось, зато Петр Второй слыл великолепным наездником. Ну еще бы, считай полжизни в седле, за зверьем гоняясь. Тут уж волей-неволей станешь искусным наездником, ну, или шею свернешь, что тоже не исключено. Положив руку на луку седла, я закрыл глаза, позволив телу действовать самостоятельно, и буквально взлетел в седло. Руки привычно приняли поводья, и только после этого я решился посмотреть вокруг. Сердце колотилось как бешеное, а вокруг снова поднялся гул.

– По коням! – заорал бегающий по двору человек в отороченной соболем шапке. Наверное, это и есть Михаил Селиванов, устроитель сегодняшнего выезда.

Ко мне подъехал невысокий гвардеец, явно любитель хорошо пожрать, на каурой кобылке.

– О, Петруша, как радостно, что ты понемногу отходишь от горя. Но мог бы и предупредить меня, когда я тебя сегодня утром навещала, что предстоит охота на матерого.

Я с удивлением узнал в гвардейце Елизавету, которую никто еще не закидал камнями за то, что в мужской одежде щеголяла. Говорила она нарочито громко, чтобы все слышали, что она может запросто к императору поутру завалиться. Не так уж и проста Елизавета Петровна. Надо бы держать с ней ухо востро.

– Ну что, государь, тронули? – к нам подъехал Шереметев, в то время как Долгорукий с кровоподтеками на лице остался чуть позади.

Двор всегда улавливает такие нюансы на лету, и вот к Шереметеву начали понемногу подъезжать охотники, среди которых было немало дам, правда, в отличие от Лизы, ездили они в дамских седлах и в амазонках, которые ввела в моду, если память мне совсем не изменила, Екатерина Медичи, уже очень давно, но они все еще были актуальны. В основном Петру пока очень осторожно задавали вопросы о своре и поздравляли с огромным, злобным кобелем по кличке Зверь. Шереметев, заметив такой повышенный интерес к своей персоне, невольно нахмурился и вопросительно посмотрел на меня.