— Выдохните, — говорит она. — Расслабьтесь.

— Да что такого? — отвечает Винсент. — Я в норме. Мне сегодня надо сделать всего одну вещь. А вам — миллион. Как всегда.

По лицу Бонни видно, что она тает, на что Винсент и рассчитывал. Отис Реддинг только частично прав насчет капельки нежности. Винсент — недаром он так долго жил с мамой — понял, что на самом деле женщинам нужно, чтобы ты замечал, как много они трудятся.

Они переходят в следующий зал, где все гигантских размеров — мегафараоны, гигантские руки-ноги, здоровенные сфинксы.

Бонни спрашивает:

— Вы знаете загадку сфинкса?

— Что за загадка?

— Кто ходит утром на четырех ногах, в полдень на двух, вечером на трех?

— Человек, — отвечает Винсент.

Обидно, конечно, что Бонни удивлена. Он и сам не знает, откуда это знает. Просто знает. Знал, еще услышав вопрос в «Джепарди» — когда он жил у Реймонда. Мысли о Реймонде окутывают его, как ядовитый туман, поднимающийся из гробницы фараона. И, как всегда, он ждет, что Реймонд выскочит из-за угла. А это доказывает, что Винсент не в себе. Вряд ли Реймонд выложил бы две сотни баксов за право сходить на благотворительный ужин Вахты всемирного братства. Однако прецедент имеется. Джон Уилкс Бут — в ДАС утверждают, что он еврей, — билет в театр купил.

Гул голосов, несущийся навстречу, напоминает Винсенту о том, как вопят лучники в фильмах про самураев, когда из крепости градом летят стрелы. Но это не битва. Наоборот — в крепости, потянув за золотой канат, опускают подвесной мост и ведут в замок. Он — ВИП-гость, его место за главным столом, он — белый рыцарь, и ему говорить речь в честь короля.

Когда они вливаются в толпу, Бонни берет его за руку. Она стискивает его руку — и то ли это дружеское пожатие, то ли стальной зажим. Проход с Бонни по залу напоминает безумную кадриль: чмок-чмок, поклон-поклон, пара вежливых слов и — к следующей группе. Бонни знает всех или почти всех. Не простых смердов, которые читают «Таймс» и купили по одному билету, а тех, кто размахнулся на целые столы, тех, кто может пожертвовать серьезные деньги. Ей положено их знать — это ее работа. Так она кормит не только своих детей, но и детей, которых мучают свирепые диктаторы.

Винсент движется в такт с Бонни, замирает, кивает, улыбается. Бормочет приветствия. Никто ни слова не слышит. Имеется здесь и ансамбль — четверо парней в африканских рубахах поют и скачут, словно под ногами у них раскаленная решетка. Их никто не слушает, они лишь создают шумовой фон. В зале, полном людей, которые притворяются, что смеются и общаются, никому и дела нет до того, чем ты занимаешься. Как только Винсент это осознает, он расслабляется и начинает осматриваться.

Прием проходит на просторном каменном патио египетского храма. Все равно что на открытом воздухе, но лучше. Погода вмешаться не может, освещение идеальное. Одна из стен стеклянная, сквозь нее видны увешанные мигающими лампочками деревья в парке — они кажутся такими же ненастоящими, как глиняные деревца в домиках для мертвых. Перед ним поблескивает бассейн, дно которого густо усеяно монетками — возможно, это своего рода намек гостям, что деньги вот-вот покинут и их карманы.

Наблюдать за Бонни — все равно что наблюдать за чемпионом по слалому, который точно знает, когда идти на поворот, когда катиться по инерции, когда сменить направление. Особые объятия для каждого с кошельком или чековой книжкой. Бонни подводит Винсента к возвышению у самого храма, где — слава тебе, Господи, — выставлены на столах закуски и напитки.