Он выдерживает неодобрительный взгляд Бонни: она умоляла его не пить до того, как он скажет речь. Но осушить бокал вина — это же не значит пить, к тому же Бонни почти забывает о нем — она идет в другой угол зала, пошептаться с каким-то важным старым пердуном. Проследовать за ней Винсент не может. И решает порассматривать скульптуры.

У этого края бассейна выстроились в ряд гигантские женщины-кошки, высеченные из блестящего черного гранита. Винсент вспоминает сцену из первого фильма «Люди-кошки»: тень обезумевшей кошки сталкивает женщину в бассейн. Но, несмотря на ее суровость, на мрачный обращенный в никуда взгляд, эта кошачья богиня кажется такой доброй, что Винсенту хочется прикорнуть в ее лапах. Что в этих скульптурах такого, что Винсенту хочется свернуться в них комочком?

Винсент, прислонившись к стене, рассматривает толпу и ждет, когда же ему станет не по себе от того, что он никого не знает. Но именно это странным образом успокаивает, он словно на берегу, а море людей — это на самом деле море. Он старается воспринимать гул толпы как гул океана, ощущать его накаты как соленый ветер, бьющий в лицо.

Так, минуточку! Вон ту женщину он знает. Длинные черные локоны, короткое черное платье. Отличная фигура. Если бы она была из офиса, он бы вспомнил. Может, из временных? Или из прошлой жизни? Вот и она его заметила, улыбается, направляется к нему, у него остается всего пара секунд пошарить в банке памяти.

Женщина протягивает руку и говорит:

— Я — Колетт Мартинес. Из «Нью-Йорк Таймс». Я брала у вас интервью, помните?

— Точно, — говорит Винсент. — Лоис Лейн. — Так ее назвала Бонни.

— А вы кто в таком случае? — Лоис уже выпила пару бокалов, на два больше Винсента. — Супермен?

— Вы часто бываете на подобных мероприятиях? — спрашивает Винсент.

— Я хожу бесплатно, — смеется Колетт.

Среди всех, кто выложил по тысяче долларов за вход, они двое — те, кто не заплатил ни гроша, и между ними пробегает электрический заряд.

— Я видел, что вы о нас написали, — говорит Винсент.

— Уж извините. Я билась за пятьсот слов. Но пришлось сократить. В тот день что-то еще произошло…

— Не извиняйтесь, — говорит Винсент. — Кое-что сработало. Вы посмотрите вокруг. Яблоку негде упасть. И вообще, я не то чтобы мечтал увидеть свое фото в газете.

— Это почему? Все хотят оказаться в «Таймс».

— Смущаюсь, наверное.

Винсенту не с руки объяснять, что Реймонд жаждет его смерти.

Колетт подхватывает с подноса два бокала вина, и Винсент, с удивлением обнаружив, что его бокал пуст, берет у нее один. Она никуда не торопится. Предпочла светскому общению беседу с Винсентом. Есть что-то эротичное в том, как они стоят бок о бок, прислонившись к стене, и словно кино смотрят.

— Вы волнуетесь?

— По поводу?

— По поводу речи, которую вам предстоит произнести.

Винсент мысленно проводит проверку — мозг, сердце, желудок. Пока что никаких признаков волнения. Почему же? Во-первых, они с Бонни прикинули, что он должен сказать. И пришли к выводу, что про рейв лучше не говорить, однако под конец рассказать об ощущениях, которые испытал под экстази — рассказать, как любил всех и вся, как хотел заключить в объятия все божьи создания. Естественно, не упоминая экстази. И еще он расскажет, что свет снисходил на него постепенно, каждый день — чуть больше, как луч зимнего солнца, стелющийся по полу.