— Как думаешь, что теперь будет? — спрашивает Анна.

— Кто знает?

— Неужели это действительно правда?

— Полагаю, он способен умереть так же, как и любой другой, — сухо отвечает Галина.

— Теперь все изменится. Должно измениться.

Галя вздыхает.

— Может быть. Желающих занять его место полно.

— Я надеюсь, он страдал, — говорит Анна, гладя девочку по щеке одним пальцем. — Надеюсь, он был один и страдал много часов подряд, и никто не пришел к нему на помощь.

— Это маловероятно. Думаю, у него была целая армия врачей.

— Надеюсь, что перед смертью ему явились призраки всех, кого он убил, и дали ему понять, что ждут его.

— Господи, девочка! Нельзя же быть такой суеверной. Смерть есть смерть, конец всему — и точка.

— Ты правда в это веришь, Галя?

— Конечно, верю. А ради чего еще я бы стала стараться хоть как-то улучшить этот мир? Я помню, как мы были студентками, твоя мать и я. К нам поступали старухи с жуткими выпадениями матки, которые они никогда не лечили, с открытыми язвами на ногах. Они еле ползали. Вот они-то и верили в тот свет, и неудивительно, потому что на этом свете не видели ничего хорошего. Но мы верили, что сможем переделать этот мир, и он станет лучшим местом. Конечно, все пошло не так, как задумывалось… Были допущены ошибки… — она глубоко, судорожно вздыхает.

— Я знаю, — Анна почти не слушает: она слышала это тысячу раз. Эта тема была лейтмотивом ее детства. Женщины — ее мать, Галя и все остальные, с их красивыми, целеустремленными лицами, строгими прическами, очками и профессиональным опытом — обсуждали ее бесконечно. Галя не полностью осознала новость, она все еще живет в прошлом.

Мысли Анны заняты Андреем. Знает ли он? Сообщили ли заключенным, что Сталин умер? Наверное, еще нет. Могут вспыхнуть бунты. Но они все равно узнают.

— Посмотри на нее, как крепко уснула, — говорит Галя. — Это все, о чем мы можем мечтать: чтобы наши дети жили в лучшем мире. Нужно продолжать работать и надеяться. Мы не можем жить прошлым.

— Не можем. Но Сталин мертв. Застывший, холодный. Руки сложены неподвижно. Он больше не напишет ни слова. Не отдаст ни одного приказа. Он и Волков…

— Ты должна придумать ей имя. Мы не можем продолжать звать ее малышкой.

Анна смотрит на дочку, она крепко спит. «Они умерли, а ребенок жив. Их ребенок, ее и Андрюши».

— Так трудно решить без Андрея. Это кажется неправильным.

— Она не может оставаться безымянной, — деловито произносит Галя. — Неужели вы двое никогда не обсуждали, как назовете ребенка?

— Нет.

Но в эту же секунду, глядя на девочку, Анна уже знает, как ее назовет.

— Я назову ее Надеждой, — произносит она.

— Хорошее имя. Да, мне нравится. Маленькая Надя.

— Господи, Галя, ты знаешь? Мне кажется, я начинаю верить. Он умер. Поначалу это просто не укладывается в голове. Он умер, а мы живы. Но знаешь, мне страшно говорить об этом вслух.

Галя смотрит на Аню с ребенком на руках.

— Ты живешь еще и в ней! — восклицает она.

Анины глаза сияют, щеки разрумянились. Она улыбается Гале, как могла бы улыбаться женщина, только что на поле битвы надругавшаяся над трупом своего врага.

— Теперь его рот набьют землей, — говорит она.

Галя непроизвольно оглядывается. Никого. Молчит сломанное радио. Она вспоминает, как много лет назад сидела здесь с Верой, а их дети играли на полу.