И она ведет себя хорошо. Вздрагивает всем телом, захватывает сосок, закрывает глазки и энергично сосет. Спустя минуту она приоткрывает один глаз и с упреком смотрит на Анну, но скоро вновь забывает обо всем, припав к источнику молока.

— Вот теперь она счастлива.

— Да, — говорит Анна, — совершенно счастлива.

Сердце ее сжимается от жалости, когда она смотрит, как малышка слепо сосет, сжимая и разжимая пальчики, пытаясь ухватить воздух. Теперь она счастлива.

— Я позабочусь о тебе, моя радость, — шепчет она. — Ничего не бойся. Я тебя никогда не оставлю.

Малышка ест, пока не засыпает. Ее ротик медленно отваливается от соска, но от него все еще тянется ниточка молочной слюны. Она причмокивает губами во сне. Ее тельце полностью расслаблено.

И тут раздается удар в дверь. Один, за ним другой. Затем удары сыплются градом, да так, что дверь сотрясается вместе с дверной коробкой. Анна в ужасе вскакивает. Малышка вздрагивает и, взметнув руками и ногами, заходится в пронзительном крике.

— О господи. — Галя вздрагивает.

Стук в дверь продолжается, но теперь вместе с ним из-за двери доносится крик:

— Аня! Галя!

— Это Дарья Соколова, — выдыхает Анна.

— Дарья?

— Да, всего лишь она.

Женщины переглядываются, зрачки у них до сих пор расширены от ужаса. Но ничего страшного, уговаривает себя Анна, просто Дарья из-за чего-то переполошилась — ничего необычного. Стук продолжается. Представить невозможно, что одна женщина может производить столько шума.

— Наверное, случилось какое-то несчастье… — Но Галина все еще колеблется.

— Лучше открыть, — говорит Анна, прикрывая головку ребенка рукой.

Как только дверь открывается, Дарья вихрем врывается через порог. Выгладит она так, будто выбежала из дому в чем была, едва успев набросить шаль. Голова у нее непокрыта. Она задыхается, глаза безумные.

— Сядь, ради бога, — приказывает Галя. — Не пытайся ничего говорить. Дай восстановиться дыханию.

Должно быть, Дарья бежала всю дорогу, а она далеко не молода. Лицо у нее бледное и потное, с выступившими на скулах красными пятнами. Она падает на стул, упираясь руками в колени и тяжело дыша.

Галина протягивает ей стакан воды.

— Выпей мелкими глотками.

Но Дарья отталкивает воду.

— Вы… вы слышали?

— Что?

— Последние известия.

— Нет. У нас радио сломано, и тебе это известно.

— И никто не пришел и не сказал вам?

— Что не сказал?

— Вчера вечером передали, у него был кризис… Сказали, что он в критическом состоянии.

— Кто?

— А потом сегодня, рано утром, — вы же знаете, я плохо сплю, поэтому встаю в несусветную рань, — сказали… — Она умолкает, не осмеливаясь продолжить, будто сами слова могут обжечь ей рот. — Сказали… Говорит Москва…

— Да, и?..

Видно, что Дарья молчит не ради усиления драматического эффекта. Она просто не может выдавить из себя ни слова.

— Д-дорогие, — заикается она. — Дорогие товарищи… и друзья…

Галя склоняется над ней. Она хватает Дарью за плечи и трясет ее, как девчонку, впавшую в истерику.

— А теперь скажи нам внятно, — требует она.

— Сталин умер, — промямлила Дарья. Глаза у нее закатываются, как у куклы.

— В смысле? «Ты уверена?» — сурово спрашивает Галина.