Для меня же это всегда было так, сколько я себя помню. Я просто научилась это скрывать.

Я заставляю себя схватить платье, не тратя время на созерцание.

Выбираю одно из моих любимых – бледно-розовое с развевающимся шифоном на спине, напоминающим крылья бабочки.

Я наношу немного розовых румян и блеск для губ того же оттенка. Не слишком ярко – мой папа не любит, когда я наряжаюсь чересчур «зрело». Мне только-только исполнилось восемнадцать.

Когда я спускаюсь, родители уже ждут меня в лимузине. В воздухе витает напряжение. Отец держится сурово и прямо. Мама бросает на меня взгляд и переводит его в окно.

– Поехали, – рявкает водителю tata.

– Я собралась так быстро, как могла, – робко говорю я.

Отец полностью игнорирует мою реплику.

– Не хочешь мне рассказать, почему я обнаружил в почтовом ящике письмо о зачислении в «Парсонс»?[1] – требует он ответа.

Я краснею, разглядывая свои ногти.

Я надеялась, что успею перехватить этот конверт раньше него, но в нашем доме, где почту проверяют по два раза в день, это непросто.

Я вижу, что отец в ярости. И в то же время испытываю дикий прилив восторга от его слов.

Меня приняли.

Я не должна показывать свое счастье. Мой отец вовсе не радостен. Я чувствую, как недовольство исходит от него ледяным туманом. Холод пробирает меня до костей.

Я избегаю смотреть ему в глаза. Даже в своем лучшем расположении духа отец сохраняет суровые черты лица и пронизывающий взгляд. А в гневе его лицо превращается в резную маску какого-то божества – величественного и мстительного.

– Объяснись, – велит он.

Нет смысла лгать.

– Я отправила им заявку.

– И почему ты это сделала? – холодно спрашивает отец.

– Я… я хотела узнать, смогу ли я поступить.

– Какое это имеет значение, если ты будешь учиться в Кембридже?[2]

Это альма-матер моего отца. Именно в Кембридже он приобрел свои изысканные манеры, европейские связи и легкий британский акцент, которым гордился.

Мой отец, нищий, но гениальный, поступил в Кембридж, получив стипендию. Он изучал нечто куда большее, чем просто экономику, – он изучал манеры и повадки своих состоятельных однокурсников. То, как они говорили, как ходили, как одевались. А главное – как они зарабатывали деньги. Он выучил международный язык финансов – хедж-фонды, заемный капитал, оффшорные налоговые гавани…

Отец всегда говорил, что его сделал Кембридж. Было очевидно, что я буду учиться там, как до меня училась Серва.

– Я просто… – Я беспомощно сжимаю руки на коленях. – Я просто люблю моду… – запинаясь, произношу я.

– Учиться этому несерьезно.

– Яфью… – мягко произносит mama.

Он оборачивается к ней. Моя мать – единственный человек, к кому прислушивается папа. Но я и так знаю, что она не станет ему перечить – не в тех вопросах, где его мнение столь непреклонно. Mama лишь напоминает отцу быть со мной помягче, пока он разбивает мои мечты.

– Прошу, tata, – говорю я, стараясь, чтобы голос не дрожал. Мой отец не станет слушать, если я буду звучать слишком эмоционально. Я должна постараться убедить его. – Парсонс заканчивали многие именитые дизайнеры. Донна Каран, Марк Джейкобс, Том Форд…

Отец складывает перед собой руки домиком. У него длинные элегантные пальцы и маникюр на ногтях.

Папа говорит медленно и четко, словно судья, зачитывающий прописные истины.

– Когда ты родилась, мои родители сказали, что это несчастье – иметь двух дочерей.