Изменить размер шрифта - +

Да, всегда следует быть осторожным. Он снял нелепый рисунок ламантина, за которым уже повесил полиэтиленовый пакет. В пакет он положил бумажник, ключи от машины и сотовый телефон, и тут же вернул рисунок на место.

— У тебя есть что-нибудь крепкое выпить? — спросила она из ванной. Хейтон услышал характерное журчание.

Он уже наливал себе.

— Только виски.

— Я тоже буду, со льдом.

Хейтон налил второй стаканчик. Руки у него заметно дрожали — он не мог припомнить столь мощного предвкушения. Рот от возбуждения пересох, и Хейтон смочил его крепким спиртным. Господи… Он сел, чтобы унять дрожь. Подмышки взмокли. Боже, хоть бы от меня не воняло. Я вспотел, как свинья.

Щелкнула дверь.

— Не терпится начать? Если так, то круто.

Из ванной она вышла голой. Хейтон уставился на нее, как истукан…

Она пересекла комнату пятном яркого света.

— Хм?

— О, нет… — сглотнул Хейтон. — Никакой спешки.

— Хорошо. Можно, я посижу минутку. У нас вся ночь впереди.

Она села на противоположный край кровати и, не глядя на него, потянулась за своим виски. Ее обнаженная нога нежно легла у него между ног.

Хейтон был готов лопнуть от возбуждения.

— Во Флориде, на самом деле, очень жарко. А нам иногда приходится бродить по четырнадцать-пятнадцать часов, чтобы получить необходимое. — Ее непринужденная болтовня сопровождалась похотливыми движениями ноги. Хейтон надеялся, что у него не стучат зубы.

— П-правда?

— Ну, да.

Она втянула в рот кубик льда, покрутила его языком, потом выпустила обратно в стаканчик.

— Я исходила уже все восточное побережье.

Мозг Хейтона разделился. Одна половинка сосредоточилась на ее сногсшибательном образе, другая старалась оставаться прямолинейной.

— Тогда почему работаете здесь? На севере должно быть прохладнее, как, впрочем, и в любой другой части страны.

Она фыркнула, обводя взглядом комнату.

— Да, прохладнее, но там долго не проживешь. На севере все клиенты какие-то чокнутые. Нью-Йорк, Балтимор, Бостон — срань господня. Бывают вообще конченные отморозки.

Хейтон едва слышал ее. Он просто смотрел…

Ее нагота не казалась какой-то пошлой или уродливой — женская красота во всем ее великолепии. От зрелища ее грудей он чуть не застонал — размером с дыни, только белые, как взбитые сливки. Его влекло не материнское молоко (как лактофилов), а ее полнота в целом — налившиеся груди, раздутый живот, кровь и мозг, готовые взорваться от избытка гормонов. Конечная фаза в процессе оплодотворения. Одна человеческая жизнь наполняется другой. И та же самая полнота формировала образ, к которому он испытывал влечение, такое же уверенное и отчаянное, как у здешних «ночных бабочек» к «крэку».

Это был мощный, не поддающийся четкому определению образ…

Бледно-розовые ареолы, растянутые до диаметра пивной банки. Этот образ пьянил своим контрастом — резко очерченные розовые пятна на фоне белых как снег грудей. Взгляд Хейтона скользнул вниз, по роскошному, растянутому до предела животу, к вывернутому наизнанку желудю пупка. Ниже было все довольно тщательно выбрито. Хейтону это напомнило восхитительный плотский пирог.

Она закурила сигарету и села, чтобы дать алкогольному опьянению снять явную тягу к наркотикам.

— Ты же не думаешь, что с беременностью у меня появилось больше клиентов.

Казалось, она поймала себя на слове.

— Но нет. Я вовсе не специально «залетела». Черт, я же не больная. Просто хочу сказать, что здесь полно парней, вроде тебя.

Ее нога продолжала работать в его паху.

Быстрый переход