— Так вы всё-таки подозреваете его, низкий вы человечишка, — Даффи молчал. — А я просто обрадовалась, когда его увидела. Я же его невеста, — добавила она не без самодовольства.

Даффи был рад, что ему не придётся сносить эти перепады настроения чаще, чем того требует дело. Только что она собиралась плохо кончить и не желала, чтобы её вручали или перепоручали жениху, и вот уже милый Генри и всякое там «Вот идет невеста». Что это — от таблеток, или она всегда такая? Или, может, без таблеток она была бы ещё хуже?

— Генри пробыл недолго, — сказал он так безразлично, как только мог.

— А вам какое до этого дело? — повисло враждебное молчание. — Если хотите знать, у него на велосипеде нет фонаря.

До сумерек оставалось добрых два часа, а дорога до Уинтертон-Хауса не могла занять у Генри больше сорока минут, но Даффи не стал этого говорить.

— Думаю, вы могли бы дать ему проехать ещё десять ярдов, — сказал он. — Видите ли, я возвращался и проверил ящик. Конверт исчез. Так что это был не Генри.

— Вы ни на что не годный человечишка, — закричала она. — Почему вы не остались в лесу. Вы бы тогда увидели, кто его взял.

Даффи подумал, что в тот момент такая возможность даже не пришла ему в голову.

— Ну и ладно, — продолжала она, внезапно успокоившись, — парой тысяч больше, парой тысяч меньше — какая разница?

— Да бросьте, — сказал Даффи, — вы ведь не положили в конверт настоящие деньги?

— Конечно, положила.

— Господи, да зачем?

— Что значит «зачем»? Вы сказали, что мы устроим засаду. Вы сказали, мы спрячемся в лесу и засечём их. Ведь такой был у вас план?

— Но вы же сказали, что решили не платить. Вам надо было положить в конверт газету или что-то в этом духе. Ведь это же и ежу понятно. Вы что, никогда не смотрели кино?

— Вы облажались дай боже, верно?

Но тон у неё был по-прежнему бодрый, словно теперь, когда выяснилось, что шантажист — не Генри, всё должно было пойти как надо.

— Вы облажались. Ладно, мы оба облажались. Полнейший облом.

Не просто облом — детский сад. Шантажист-дилетант и легкомысленная жертва. Да и ему самому хвалиться было нечем.

Перед ужином он, подходя к лестнице, столкнулся с Салли. Она намеревалась прошмыгнуть мимо, но он сказал:

— Э… я слышал, вы занимаетесь рисунками.

Она повернулась. Темноглазая, с копной весёлых кудряшек, она могла бы быть привлекательной, если бы захотела. Всё чего ей недоставало, это немножко фокуса во взгляде — вот как сейчас.

— Ну и что?

— Просто думал, нельзя ли посмотреть.

— Кто ваш любимый художник?

— У вас есть здесь какие-нибудь?

— Чьи работы вы предпочитаете? Пикассо, Брака?

— Они очень милые.

— Матисса, Ренуара?

— Это, наверное, очень трудно: сделать собаку похожей на обезьяну.

— Джексона Поллока, Пеле?

— Пеле футболист.

— Вот именно, — сказала Салли и повернулась к нему спиной. Словно не веря, она пробормотала себе под нос, — и этот хочет посмотреть мои офорты.

Ужин в тот вечер прошёл не более оживлённо, чем днём раньше. Даффи сидел далеко от Анжелы и через весь стол от Лукреции. Было похоже, что она помыла голову. Даффи убеждал себя, что она выглядит не по-снобски, что это не то слово, которое к ней подходит, что она скорее… элегантна. Изящное, тонкое лицо, полуулыбка — да, снова та же полуулыбка.