Когда подали кофе, и миссис Хардкасл ушла к себе, раздался звук отодвигаемого стула. Дамиан поднялся, держа перед собой бокал вина, словно собирался провозгласить здравицу. «Господа, — объявил он, — я дарю вам „Собак“.» Салли захлопала, Таффи глядел недоумевающее. Даффи взглянул на Лукрецию: она не смотрела на него. Дамиан повернулся к нему. «Мелодия, да будет известно новичкам за этим столом и вообще людям низшего сословия, позаимствована у знаменитого духовного гимна „Одно основание церкви“.» Он прочистил горло и начал:

Глоток вина умягчил и без того маслянистый баритон Дамиана. Салли смотрела на певца выжидающе; Таффи не сводил глаз со своих столовых приборов.

Мелодия всё больше нравилась Даффи. Насчёт песни он не был уверен.

Дамиан допел последний куплет, вибрируя заключительным гласным, прикрыл глаза, изображая, будто его переполняют эмоции, осушил бокал и поклонился. Лицо у него пылало, кончик носа слегка подёргивался. Салли снова захлопала, Таффи, словно завсегдатай респектабельного клуба, постучал по столу сложенными «дощечкой» пальцами и проговорил: «Весьма занятно».

— Рад, что вам понравилось. Моя старая школьная песенка.

— Где же это было?

— То «Кеннел-клуб»<style name="MsoFootnoteReference"></style>, мой Таффи.

Представление Дамиана привело всех в хорошее расположение духа, и Даффи подумал, что если «Собаки» так этому способствуют, то, может быть, когда Анжела трусцой поспешит к алтарю, оркестру стоит играть их, а не обычное «Вот идет невеста». Но о такой возможности никто даже не заговаривал, равно как и о том, что случилось с Анжелой в лесу, и о смерти Рики, и о взорванной машине. По меньшей мере, в течение часа все с видимым удовольствием притворялись, что это всего лишь очередной приятный вечер на границе Букингемширского и Бедфордширского графств. Как им это удавалось? Всеобщее веселье начинало утомлять Даффи.

Виски поначалу восприняли серьёзно, но вскоре все разошлись по своим спальням. Даффи сам не знал, что тут сыграло главную роль — его ли хитрость или её соучастие, но в конце концов они оказались в общей комнате вдвоём с Лукрецией.

— Как вам песенка? — спросила она.

— Думаю, в неё можно было подбавить ещё немного шафрана.

— Вы занятный, знаете вы это?

— Угу.

Что это, комплимент? Как собеседник, он вряд ли соответствовал её уровню. И безо всякой причины, просто потому, что это пришло ему в голову, он рассказал ей о футбольной команде, за которую играл — об «Упрямцах». Он рассказывал о том, каково это — быть голкипером, и против кого им приходится играть, о резвости их молодого нападающего Карла Френча и о своих надеждах на предстоящий сезон. Он рассказывал с энтузиазмом; потом вдруг остановился и почувствовал неловкость.

— Мне, наверное, следовало спросить, интересует ли вас футбол.

— Пожалуй, следовало, — сказала она, улыбаясь своей полуулыбкой, — боюсь, что он меня не интересует.

— Почему?

— Боюсь, я нахожу его скучным. Все эти грубые приёмы. Мне, право, не интересно.

— Хорошо. Тогда вы расскажите мне о ресторанах.

— Вас не интересуют рестораны.

— Почему нет? Может, я поведу вас в какой-нибудь.