Когда вокруг лежала Англия, легко было насмешливо презирать пропавших колонистов Роанока, исчезнувших людей Гренвилла и тех, кто забросил колонию Ральфа Лейна. Они получили то, что заслуживали. Зато мы добьемся успеха там, где они потерпели поражение…

Мы ушли туда, где помощи ждать неоткуда. Здесь, если человек оступится на тропе и свалится на землю со сломанной ногой, ему не придется ждать ни врача, ни носилок. Если его окружат дикари, никакие люди королевы не явятся, маршируя отважными шеренгами под развевающимися знаменами, не будут хрипеть волынки и развеваться кильты шотландских стрелков, размахивающих своими саблями-клейморами. Здесь человек сам по себе, один, и должен в одиночку сражаться и умереть — или сражаться и выжить.

Войти в новую страну — тяжкое, очень тяжкое дело, как любит говорить Черный Том Уоткинс, и на мне лежит ответственность за всех тех, кто пришел со мной. Любой человек хочет быть капитаном, только мало кто хочет взвалить себе на плечи ношу ответственности и решений, и я, приведя сюда остальных, фактически взял обязательство стать их стеной против несчастий и неудач.

Во-первых, питание. Прибыли мы сюда с хорошими запасами, но на сколько времени их хватит? Мне очень хорошо известно, как дорога людям привычная пища родного дома, а потому расходовать ее надо осмотрительно, и мы должны охотиться, собирать и выращивать все что сможем, дабы подготовиться к приходу холодной зимы.

Я немедленно начертил план форта и показал его Джублейну, Джону Тилли и прочим. Где-то были сделаны изменения, где-то — добавления, и вот вперед двинулись люди с топорами. А я, взяв Черного Тома и Пима Берка, отправился в лес добывать мясо.

Двух человек мы оставили с корабельной шлюпкой, и они должны были наловить рыбы.

Нас было двадцать девять — двадцать семь мужчин и две женщины, а накормить такую компанию — всегда дело непростое.

Мы упорно уходили все дальше и дальше в лес, потому что я не имел желания охотиться рядом с лагерем и распугать ту дичь, что есть поблизости. Несколько раз мы видели диких индеек, но я хотел добыть оленя, и не одного.

И каждый такой поход должен быть не просто охотой ради добычи пропитания, но исследовательской экспедицией, и после каждого похода, с моим участием или без, я был намерен записывать все, что мы видели, и по кусочкам дополнять карту близлежащей местности, показывая ее всем.

Внезапно мы увидели оленей — полдюжины животных паслись на лугу, примерно в ста пятидесяти ярдах от нас. Это было слишком большое расстояние для выстрела, от которого так много зависело, и я начал подкрадываться. Я немало охотился на оленей в Англии и полагал, что здешние не должны слишком от них отличаться.

Все олени паслись. Указав того, которого я собирался убить, я посоветовал своим людям выбрать каждому по мишени и стрелять, когда я выстрелю.

Продвигаясь вперед, я уменьшил дистанцию ярдов на пятнадцать, прежде чем их хвосты начали дергаться снова. Они огляделись по сторонам, чуть дольше посмотрели на меня — должны же они были понять, что этот незнакомый предмет на опушке оказался ближе, — потом вернулись к кормежке. Снова я продвинулся — и снова остановился.

Теперь до выбранной мною цели было менее сотни ярдов, и я, подняв ружье, прицелился. Пуля пробила оленю шею перед самым плечом. Он подпрыгнул, упал на колени и перекатился набок.

Том с Пимом успели подобраться поближе и немедленно выстрелили тоже. Но пуля Пима прошла мимо цели, поскольку выбранное им животное, испугавшись моего выстрела, резко повернулось, застыло на миг, а потом двинулось прочь шагом.

Товарищи подошли ко мне, и мы подождали, надеясь, что олени остановятся неподалеку, но они без остановки ушли в кусты и мы только проводили их взглядом.

— Выстрел в шею — самый лучший, — заметил я, — если позволяют обстоятельства.