– Значит, не немая?! – я снова покачала головой. – Какое у тебя имя необычное. В наших землях такого вычурного и не сыщешь. Ну а сокращенная форма есть, короткая.

Я покачала головой, не совсем понимая, как это сокращенное.

– Ну, нет, значит, придумаем, а то язык сломаю это выговаривать. Будешь ты у меня… Ниори! И коротко и красиво.

Мои брови скинулись вверх, вот так у нас имена еще никто не обрубал, наоборот, среди жриц было почетно носить длинные сложные имена. А тут Ниори! Хотя чужая земля – чужие обычаи.

Женщина попыталась встать, но только охнула от боли. Я поспешила уложить ее обратно.

– Остальных жаль. Ох, как жаль, мужиков сразу положили, даже опомниться им не дали, а дальше… Они так кричали, Ниори, так кричали. А эти…

Она ненадолго умолкла и уставилась в потолок. Зеленые глаза лихорадочно блестели, заполненные непролитыми слезами.

– Надеюсь, поймают их. Хочу в рожи их посмотреть, чтобы запомнили мое лицо, твари. Не люди это, даже Иные такого не делают, – ее лицо исказила вспышка гнева. – Даже Иные! Все чаще думаю об этом. Знаешь, к нам в деревню первые именно Иные пришли, мы в ужасе были. Но они нас не тронули, никого не тронули. Продукты позабирали, скотину кое какую, но и нам оставили. Тогда нам казалось, что страшнее Иных никого нет. Как же мы ошибались, Ниори. Какими были наивными. Вслед за Иными пришли войска наших вардов, молодчики простые из деревенских, мы были рады им, как родным. Глупые…

Слезы все же прорвались на волю, но Селестина не замечала влагу на своих щеках. Она была погружена в воспоминания.

– Мы были такими глупыми, Ниори! – повернувшись, она схватила меня за руку и заглянула мне в глаза. – Они расположились в наших домах, по три четыре человека. А потом началась попойка, они отобрали все наши припасы, кто сопротивлялся, избивали, а потом… Потом началось самое страшное, девочка, самое страшное.

Женщина говорила медленно, часто повторяя слова дважды. Она переживала все снова, на лице застыла маска боли и ненависти. Так некрасиво исказив ее, но она продолжала рассказ, который давался ей с явным трудом.

– В пьяном угаре они хватали женщин и насиловали, рвали одежду, били. Даже совсем маленьких не пожалели. Совсем девочек терзали. Всю ночь были слышны крики, стоны, мольбы. Наутро… Я навсегда запомнила то утро. Опомнившись и отойдя с похмелья, эти нелюди стали сжигать дома, закидывая туда мертвых. Девочек, женщин, старух, которые не пережили эту ночь. Я в панике искала сестренку и мать. И нашла… Они до сих пор мне снятся. Все время вижу их лица. Моя маленькая сестренка висела в сарае около дома на балке в петле, а рядом с ней мама. Она была еще теплая, когда я их обнаружила. Видимо мамочка моя нашла Миллару первой. И не выдержала, она прямо на той же балке и вздернулась.

Теперь уже и я не могла сдержать слез, оплакивая ее семью. Не зная, как облегчить ее боль, я лишь сильнее сжала ее руку. Это было странно, но мы держались за ладошки, как маленькие девочки. Чем больше рассказывала мне Селестина, тем ближе она становилась мне. Ближе и роднее. В этот момент я поняла, что наше знакомство не станет мимолетным. Поддавшись порыву, я погладила ее по волосам.

– Это страшно, Ниори, – вздохнув, пробормотала она. – Не то что со мной на дороге произошло. Насилие можно пережить, смерть любимых нет. Ты поймешь меня, я вижу это в твоих глазах. Не осуждай меня за то, что так легко пережила сегодняшние смерти, и что не скорблю. Мне жаль их, но это можно пережить. Я сюда за счастьем ехала, хотела все забыть. Забыть выжженную деревню. Забыть, как полыхал мой дом. Забыть, что от родных и могилок не осталось. Все забыть. Хочу, вопреки всему и всем, начать заново все. Но только с Иным. Все это ложь, что про них говорят. Пусть лица у них не совсем привычные для нас, но в них больше человечности.