– Миссис Траск? Что-то случилось?

– Я… боюсь, что да.

– Что-то связанное с агентом Пендергастом? Он вернулся?

– Да, вернулся, но… Ой, простите, что побеспокоила вас. Просто я так встревожена.

– С ним все в порядке?

– Не сказала бы. Он вернулся один, без Констанс. И не похож на себя.

Д’Агосту накрыла волна облегчения. По крайней мере, Пендергаст жив и не взялся за наркотики.

– Не похож на себя? А что с ним?

– Я была бы очень признательна, если бы вы заглянули к нам, – неуверенно ответила она после короткой паузы. – Просто дружеский визит, узнать, как дела. Только, прошу вас, не говорите ему, что я вам звонила. Ведь вы знаете его едва ли не лучше всех на свете. Возможно, я просто навоображала себе бог весть что, и вы меня успокоите.

– Конечно зайду. Когда?

Снова короткое молчание. Потом дрожащий голос спросил:

– Завтра никак не сможете?

19

Поселение Пармели оказалось кучкой трейлеров и одноэтажных домов на семи ветрах, в богом забытой глуши. Ветер ворошил заросли бурьяна и раскачивал ветки дерева – единственного на всю округу, да и то засохшего. Кучка лошадей щипала траву на заброшенном поле.

Раннинг обитал в обычной сборной хижине, низкой, прямоугольной, с рифленой металлической кровлей и серым сайдингом. Перед входом валялась куча дров, из трубы текла тонкая струйка дыма.

– Драная задница мира, – проворчал Полонья, оглядевшись.

Колдмун не ответил. Это место напомнило ему деревню Поркьюпайн, в которой он вырос, и вовсе не в плохом смысле. Люди в резервации жили бедно. Но, кроме нужды и забвения в наркотиках, тут находилось место для семейного тепла, а кофейник на дровяной плите был готов встретить любого гостя. А еще лошади – они являли собой священную связь с прошлым. От одного их вида у Колдмуна посветлело на душе.

Они подошли к дому по грунтовой дорожке, и Колдмун позвонил в дверь. Через мгновение на пороге появилась грузная женщина с приветливым морщинистым лицом.

– Hau! Я специальный агент Колдмун, ФБР. – Он показал жетон. – А это мой напарник, агент Полонья. Мы хотели бы поговорить с вашим супругом, задать ему два-три вопроса.

Немного помедлив, женщина ответила:

– Tanyán yahí. – Потом обернулась и крикнула: – Клейтон! К тебе копы пришли.

Из глубины дома донеслось ворчанье:

– Ладно, веди их сюда.

Женщина посторонилась, и они вошли. Колдмун понял, что комната одновременно служит мастерской. Посередине стоял длинный стол со множеством коробочек, где лежали кусочки бирюзы, азурита и оникса, серебряные пластины и стержни, стопка ракушек «морские ушки», пучок перьев, бусы и полированные ветки кораллов. Дровяная печь дышала теплом, и на ней, конечно же, стоял эмалированный кофейник в синюю крапинку.

За столом сидел поджарый мужчина с типичным лицом индейца-лакота, в рубахе из оленьей кожи, украшенной бахромой и бусами. Красная бандана удерживала длинные седые волосы. Он словно изображал классического индейского старейшину, и Колдмуна мгновенно унесло в далекое детство.

Мужчина прищурился, разглядывая Колдмуна.

– Вы ведь из лакота?

Колдмун кивнул:

– Из Пайн-Ридж. Wíyuškiŋyaŋ waŋčhíŋyaŋke ló.

Хозяин поднялся, протянул руку и поприветствовал его на безупречно правильном языке лакота, а затем проводил гостей в жилую часть комнаты.

– Садитесь, пожалуйста, – приглашающе повел он рукой. – Кофе хотите?

– О да, – ответил Колдмун.