Ты одновременно и женщина, увлечённая мужчинами, и мужчина, очарованный женщинами. Ты сознаёшь, что лишь сейчас жизнь упростилась настолько, чтобы позволить некоторым из нас расторгнуть наш древний союз: думаю, практически каждый рассказ в сборнике отражает это. На тебя, надёжного, полагались другие, а ты полагался на них. Твоё живое воображение управляется рассудком; тебе сложно заводить друзей, хоть ты и хороший друг для тех, что завёл. Иногда ты боялся, что обезумел, иногда — что ты единственный здравомыслящий человек в мире. Ты терпелив, но при этом горяч.

Самое главное для меня — то, что ты будешь мне верным напарником в создании всех этих рассказов, так как нет двух читателей, что услышали один и тот же рассказ, а настоящий рассказ — то, что растёт меж рассказчиком и слушателем. Если я ошибся насчёт тебя, ты всегда сможешь сказать мне об этом при следующей встрече.

Те же авторитеты, что настаивают на началах, серединах и концах, объявляют, что Великая Литература (под которой они подразумевают истории, которыми их научили восхищаться) повествует о любви и смерти, в то время как обычная популярная литература вроде этой — о сексе и насилии. Но то, что для одного читателя секс, для другого, увы, любовь; а насилие одного — смерть для другого. Не могу сказать, найдёшь ли ты в «Небраскийце и нереиде» любовь или секс, а в «Силуэте» — смерть или насилие; или же, как на то надеялся я при их написании, новую жизнь (потому что жизнь состоит не только из секса) и новое начало.

Кабинка на побережье

Издалека это было похоже на детский рисунок корабля. Он моргнул раз, затем ещё: определённо, там были мачты и паруса. Труба, возможно, вторая. Если, разумеется, этот корабль вообще ему не привиделся. Он вернулся к пляжному коттеджу своего отца, поднялся по пяти деревянным ступеням, вытер ноги о кокосовый коврик.

Лисси, всё ещё в постели, уже проснулась и как раз усаживалась. «Должно быть, скрип ступеней», — подумал он, а вслух произнёс:

— Хорошо спалось?

Он пересёк комнату и поцеловал её. Она потрепала его по щеке и заметила:

— Тебе не следует купаться без плавок, дорогой чудесный пловец. Как Тихий океан?

— Тих. Холоден. Для людей ещё рановато, к тому же здесь на милю вокруг никого нет.

— Тогда лезь в постель. А как насчёт рыб?

— Простыни станут липкими от солёной воды. А рыбы их и до этого видели.

Он прошёл в угол, где из стены торчала душевая головка. В пляжном коттедже (Лисси называла его кабинкой, на французский манер) была проточная вода — периодически пропадающая и ржавая.

— Их могут откусить, знаешь ли. Акулы. Точнее, акулки.

— Кастраторша. — Душ, обдав его ледяными брызгами, кашлянул раз, другой.

— Ты, похоже, волнуешься.

— Нет.

— Это из-за твоего отца?

Он покачал головой, а затем сунул её под душ, расчёсывая пальцами свои тёмные вьющиеся волосы.

— Думаешь, он приедет сюда? Сегодня?

Он отступил, раздумывая.

— Если вернулся из Вашингтона и знает, что мы здесь.

— Но знать он этого не может, верно?

Он закрыл душ и взял полотенце, уже влажное и слегка в песке.

— Не представляю, откуда.

— Вот только он может догадаться. — Лисси больше не улыбалась. — Куда ещё мы могли уехать? Эй, что мы сделали с моим нижним бельём?

— К тебе. К твоим родителям. В любой мотель.

Оставив простыню лежать поперёк колен, она скинула с кровати длинные, золотистые ноги.