Через час чувство тревоги из фонового режима переросло в режим колокольного звона в груди. Матвея допрашивают? Его уже задержали? Всех этих людей по большей части просто отпускают, почему именно в него вцепились? Может, из за записи в деле? Отсидевших всегда допрашивают?

Даша наблюдала, как машины одна за другой заезжают под навес, как водители открывают багажник и овчарка ходит, обнюхивает колеса и двери, а мужик с палкой заглядывает с помощью зеркальца под днище.

И что теперь? Водительских прав у нее нет, и, если Матвея задержат, ей придется что то соображать с «Самураем» и оборудованием. А еще искать адвоката, ее китайская виза истекает через неделю – как теперь все успеть?

Она снова подошла к мужику с зеркалом на палке и, достав документы, попыталась объяснить, кто она. На этот раз мужик даже не пытался скрыть раздражение. Он выглядел так, словно еще чуть чуть – и ударит ее этой палкой по голове.

– Женщина, еб вашу мать, я же сказал! Не мешайте работать, сядьте в машину.

Даша запомнила его имя, – на жилете была нашивка: «Роман Блохин», – и к «Самураю» возвращалась уже злая и распаленная, с намерением, в случае если тут все затянется и ей придется вызывать адвокатов, любой ценой испортить этому мудаку жизнь, добиться его увольнения.

Прошло еще полчаса, и когда Даша уже готова была звонить в Институт, Матвей наконец появился в дверях КПП. Он шагал к ней вполне довольный собой и нес в руках какой то длинный сверток холщовой ткани.

– Заждалась меня?

Обошел «Самурая», открыл багажник и аккуратно положил сверток и закрепил его ремнями. Сел за руль, пристегнулся, завел мотор и выехал на дорогу. Когда подъехали к шлюзу и шлагбаум открылся, Матвей надавил на газ и, проезжая мимо будки с охранником, приложил ладонь ко лбу, изображая воинское приветствие.

– Adios, пидорасы. – Повернулся к Даше. – Я забил им толчок на этаже. Следующий, кто смоет за мной, – затопит там все на хер говном.

– Прекрасно. Не хочешь рассказать, что случилось?

– А а?

– Тебя не было больше трех часов. Или ты все три часа занимался забиванием толчка?

– Допрашивали меня, Даш.

– Я догадалась, Матюш. Что им нужно то было?

– Им не понравился мой карабин. – Он замолчал, словно история не требовала дальнейших разъяснений.

– А мне ты когда собирался сказать?

– Про че сказать?

– Ты спецом дурачка отыгрываешь? Про карабин.

– Я вообще не собирался. Какое тебе дело до моего карабина? А они его забрать пытались, ну и вот. Тяжелые были переговоры.

– И как?

– Че как?

– Перестань переспрашивать. Как ты убедил их не забирать карабин?

Матвей посмотрел на нее.

– Ну как как. Сказал, что он батин. Что батя военный и типа умер три дня назад, защищая родину, и мы едем на похороны. И что его последнее желание было, чтоб я над его могилой из этого карабина выстрелил.

– О господи. И они поверили?

– Посмотри в эти честные глаза, – Матвей сделал брови домиком и изобразил несчастного, убитого горем сына. – Когда я загоняю про батину смерть – верят все. Таков закон гор.

Он рассмеялся и сделал музыку погромче, играла песня How do you sleep? группы LCD Soundsystem.

Побитый, перекошенный предыдущей бурей знак у дороги желал им «– 路顺风!». Поверх знака кто то баллончиком написал «ХЛЕБА НЕТ, ЕСТЬ ТОЛЬКО СОЛЬ».

Глава третья

1996

Про отца все говорили, что он человек сложный, или, попросту говоря, скотина. Мама всегда защищала его, мол, «у вашего папы была непростая жизнь». Как будто сложность жизни как то оправдывает скотство.