И в больную, усталую грудь

         Веет влагой ночной… я дрожу,

         Я тебя не встревожу ничуть,

         Я тебе ничего не скажу…

Скончался Афанасий Шеншин 21 ноября 1892 года в Москве, не дожив двух дней до семидесяти двух лет. К концу жизни его одолевали старческие недуги: резко ухудшилось зрение, терзала «грудная болезнь», сопровождавшаяся приступами удушья и мучительными болями. За полчаса до смерти Фет настойчиво пожелал выпить шампанского, жена побоялась подать его и была отправлена к врачу за разрешением. Оставшись наедине со своей секретаршей, Фет продиктовал ей необычную записку: «Не понимаю сознательного преумножения неизбежных страданий, добровольно иду к неизбежному» и собственноручно подписал: «21-го ноября Фет (Шеншин)». Затем он схватил стальной стилет и приставил к груди, но секретарша вырвала его, поранив себе руку. Тогда Фет якобы побежал через несколько комнат в столовую к буфету за другим ножом и вдруг, часто задышав, упал на стул. Через пять минут он был уже мертв. Формально самоубийство не состоялось, но по характеру всего происшедшего – это было именно самоубийство. Всю жизнь преодолевавший превратности судьбы, поэт ушел из жизни, когда счел это нужным.

Незадолго до смерти Афанасий Афанасьевич записал в дневнике: «Если спросить, как называются все страдания, все горести моей жизни? Я отвечу тогда: имя Фет».

         Сердце трепещет отрадно и больно,

         Подняты очи и руки воздеты.

         Здесь на коленях я снова невольно,

         Как и бывало, пред вами, поэты.

         В ваших чертогах мой дух окрылился,

         Правду проводит он с высей творенья;

         Этот листок, что иссох и свалился,

         Золотом вечным горит в песнопеньи.

    Наталья Фомина

Тебе в молчании я простираю руку…

«О, долго буду я, в молчаньи ночи тайной…»

         О, долго буду я, в молчаньи ночи тайной,

         Коварный лепет твой, улыбку, взор случайный,

         Перстам послушную волос густую прядь

         Из мыслей изгонять и снова призывать;

         Дыша порывисто, один, никем не зримый,

         Досады и стыда румянами палимый,

         Искать хотя одной загадочной черты

         В словах, которые произносила ты;

         Шептать и поправлять былые выраженья

         Речей моих с тобой, исполненных смущенья,

         И в опьянении, наперекор уму,

         Заветным именем будить ночную мглу.