|
– Хорошо, мэм, – ответила Аменда с полным равнодушием, и в тот вечер на этом дело кон-чилось. Войдя в столовую на следующее утро, мы нашли стол очень мило сервированным, но зав-трака на нем не было. Мы стали ждать. Прошло десять минут, четверть часа, двадцать минут. Тогда Этельберта позвонила. В ответ на звонок явилась Аменда, спокойная и почтительная. – Известно ли вам, что завтрак нужно подавать к половине девятого, Аменда? – Известно, мэм. – А известно ли вам, что теперь уже почти девять часов? – Да, мэм. – Так что же, завтрак еще не готов? – Нет, мэм. – А он будет готов когда-нибудь? – По правде сказать, – ответила Аменда задушевно-откровенным тоном, – не думаю, чтобы он изготовился. – В чем же дело? Уголь не загорается? – Да нет. Загораться-то он загорается. – Почему же вы не готовите завтрак? – Потому что стоит мне отвернуться, как он гаснет. Аменда никогда не высказывалась по собственному побуждению. Она отвечала на заданный вопрос и тут же умолкала. Не будучи еще знаком с этим ее свойством, я как-то крикнул ей вниз на кухню и спросил, знает ли она, который час. Она ответила: «Да, сэр», – и скрылась в глубине кухни. Спустя полминуты я снова обратился к ней. «Аменда, минут десять тому назад я вас просил, – с укоризной заявил я, – сказать мне, который час». – «Неужто? – любезно ответила она. – Простите, пожалуйста. А я подумала, что вы просто спрашиваете меня, знаю ли я, который час. Теперь половина пятого». Но вернемся к вопросу о завтраке. Этельберта спросила, пробовала ли Аменда еще раз разжечь огонь. – О да, мэм, – отвечала служанка. – Я пробовала четыре раза. – Потом она бодро добавила: – Я попробую еще раз, если вам угодно, мэм. Аменда была самой покладистой служанкой из всех, кому мы когда-либо платили жалова-нье. Этельберта заявила, что намерена сама спуститься на кухню, чтобы развести огонь, и веле-ла Аменде следовать за нею и наблюдать. Эксперимент заинтересовал меня; я тоже последовал за ними. Этельберта подоткнула подол и принялась за дело. Аменда и я стояли рядом. Спустя полчаса Этельберта – раскрасневшаяся от жары, измазанная и несколько обозлен-ная отказалась от борьбы. Плита же по-прежнему сохраняла цинично холодный вид, с которым приветствовала наше появление. Тогда сделал попытку я. Старался я изо всех сил. Я горел желанием добиться успеха. Пре-жде всего, мне хотелось позавтракать. Во-вторых, я хотел иметь право говорить: «А у меня вы-шло!» Мне казалось, что всякий человек вправе гордиться, если ему удастся разжечь огонь, ко-гда топливо уложено таким образом. Разжечь огонь в плите даже при обычных обстоятельствах отнюдь не легкое дело. А разжечь его, строго придерживаясь правил Мак-Шонесси, казалось мне подвигом, о котором приятно будет вспомнить. Я мечтал – если только мне удастся добиться успеха – обойти соседей и похвастаться перед ними. Однако успеха я не достиг. Я поджег многое, включая кухонный коврик и кошку, которая вертелась поблизости и что-то вынюхивала, но топливо внутри плиты казалось огнеупорным. Этельберта и я, присев по обе стороны нашего безрадостного очага, глядели друг на друга и думали о Мак-Шонесси, пока Аменда не развеяла наше отчаянье одним из обычных для нее практических советов, которые она изрекала при случае, предоставляя нам принимать их или отвергать. – Может быть, – спросила она, – разжечь огонь старым способом, хотя бы сегодня? – Прошу вас, Аменда, – сказала Этельберта, вставая. – И, пожалуйста, – прибавила она, – всегда разжигайте его старым способом. В другой раз Мак-Шонесси показал нам, как готовят кофе по-арабски. |
