— Слушай, Сашок, — неожиданно для самого себя спросил старик Гасанов, — а вот ты бы уехал?

— А кто меня выпустит? — вопросом на вопрос, как и положено одесситу, ответил киоскер. — Нет, Абраша, я бы не уехал. И так все уехали. Должен же кто-то остаться. Ты — совсем другое дело. У тебя все твои давно там. Да что говорить, когда у тебе билеты на кармане…

— Сашок, ну скажи мне, ради Бога, ну почему человек не может нормально жить там, где он родился? — прошептал Гасанов.

— Не строй из себя психа, — успокоил его Коробов, — у тебе еще есть выбор. У других его нет. Отвальная будет?

— Конечно, — машинально ответил старик Гасанов и с ужасом понял, что кроме оставшихся в Одессе соседей и Коробова ему некого звать на отвальную встречу. Все уехали. Кто не уехал — просто умер. Он уже года два не бывал в гостях, и к ним в дом давным-давно не приходили, как бывало когда-то. И они с Аней как-то незаметно перестали отмечать семейные праздники, потому что звать на них стало некого.

Белочка тихо поскуливала у ноги Гасанова.

— Идем, идем, Белочка. Сашок, у тебя нет конверта для заграницы?

— Ты что, с трансформаторной будки посыпался? Это же сейчас большой дефицит, — задумчиво сказал киоскер Коробов, прикуривая очередную папироску. — Стой назад. Вот, возьми из моих личных запасов.

— А зачем тебе эти конверты? — спросил старик Гасанов Коробова.

— Тебе писать, шоб там с тоски раньше времени не отбросил копыта, — буркнул Коробов, — буду за Белочку сообщать.

Если не считать жены, Белочка оставалась последней жизненной привязанностью Гасанова. Он никогда и никому бы не признался, что она стала для него чем-то вроде младшего ребенка. Но Белочку не выпускали, несмотря на то, что Гасанов предлагал купить ей билет, как для человека и за те же деньги. И даже полностью заплатить за то, чтобы ее лишили советского гражданства. Белочка, словно что-то чувствуя, отвернулась от старика Гасанова, который с трудом пригнулся, чтобы ее погладить. Он возвращался домой. Белочка забежала вперед и обвернула поводок вокруг ноги Гасанова. Старик Гасанов повернулся, чтобы высвободить поводок и заметил, как несгибаемый весельчак Коробов вытирал рукой глаза.

Дома Белочка с аппетитом ела куриную грудинку, старик Гасанов с отвращением жевал докторскую колбасу, которую можно было считать колбасой только потому, что она так называлась.

— Аня, — обратился к жене Гасанов, после того, как Белочка уснула, — я не хочу ехать.

Старик Гасанов прекратил эти разговоры в присутствии Белочки давно. Собачка, словно понимала, о чем заходила речь, она начинала прерывисто лаять, а потом отходила в сторону, ложилась мордой к стене. И старик Гасанов решил лишний раз не травмировать психику животного за счет жены.

— Слушай, Абрам, ты мне уже сидишь в печенке, — спокойно ответила его Аня, — ты же не человек, а самый настоящий плач Израиля. Ты здесь вкалывал, как ломовая лошадь всю жизнь и ставил голову, чтобы не помереть с голоду. И теперь мы имеем вдвоем двести сорок рублей пенсии. С такими деньгами не то, что по миру, по помойке ходить нужно. И что, мы делаемся моложе? Завтра тебя прикрутит — так здесь даже лекарств элементарных нет. У нас с тобой осталось восемь тысяч. Когда-то я думала, что мы будем докладывать до пенсии и нам на все хватит, проживи мы до ста лет. А теперь нам этого не хватит даже на похороны. А как люди живут там? Ира уже получила восьмую программу. Возле ее дома небольшой гастроном, так она за два года еще не все из него попробовала. И когда она сдавала анализы, так за ней из больницы присылали машину.