|
От радости он даже не унюхал свежих кошачьих автографов в парадном. Баранов шел по улице поспешно одевающейся в металл Одессы, понимая, что в своей торговой деятельности он допустил большую ошибку. «Надо было решетками торговать, железными дверями, — думал Баранов, — очередь бы стояла, как за водкой. Как в Мавзолей раньше. А с другой стороны, где столько железяк набрать? Раньше было хорошо, снял бы трубку и меня этим металлом фондовым, дефицитным, любой бы завод по маковку завалил с большим удовольствием».
Баранов прошел мимо надписи возле дверей очередного магазина «У нас не дешевле, а у нас лучше» и подумал, что было бы неплохо нечто такое написать у себя. Из всех ключевых фраз, пришедших из недр памяти больше других подходило «Нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме». Баранов уныло мотнул головой и посмотрел на мраморную мемориальную табличку с золотыми буквами: «В этом доме до 1917 года жил академик Павлов». «И как жил!» — было нацарапано завистливой рукой чуть ниже на стене дома. Выстроенные в строгую линию перед мемориальной табличкой мусорные баки источали неповторимый аромат полусгнивших даров полей. Баранов сглотнул слюну. Марина вычитала в какой-то книге, что до полудня есть вредно. По крайней мере, мужчинам. И при фамилии Павлова у Баранова почему-то сработал глотательный рефлекс не хуже, чем у подопытных собак академика. Так, регулярно сплевывая излишки слюны, Баранов добрался до небольшого магазинчика, который был разрекламирован Мариной с утра пораньше. Над дверьми магазинчика, отличающегося от остальных ненарисованной чашкой с ключом, коротко значилось «Аркаша-ша!» Баранов смотрел на прилавок с умилением. Вот это выбор, не то, что у него. Жевательная резинка соседствовала с косметикой, из-под которой выглядывала россыпь презервативов, кофе в зернах лежал рядом с видеомагнитофоном, со стен свисали кожаные куртки и хрустальные люстры, клетки для попугаев и картины в золоченых рамах. «А импорта-то, Господи, — мысленно перекрестился урожденный атеист Баранов, — словно у нас при Андропове». И вспомнил, как весельчак и балагур Иваненко, брошенный на укрепление райкома из газеты, где благополучно исправился в должности редактора после того, как несанкционированно посетил публичный дом в Дании, придумал считалку. «Нам сегодня приносили колбасу, духи и мыло, перстни, запонки, заколки, куртки, майки и футболки, кроссы, джинсы и ботинки, и веселые картинки, и швейцарские часы, и французские трусы, раз, два, три, четыре, пять, завтра будем вновь считать». Раньше было хорошо, а потом Иваненко, изгнанный из райкома в директора музея за выпивку, пошел в неформалы и стал народным депутатом. Теперь ему стало еще лучше. Наверняка, уже придумал новую считалку. Интересно, как он зарифмует доллары с «мерседесом», а бриллианты со свежеиспеченным особняком? Баранов еще раз окинул пылающим взором изобилие полок и вспомнил, как во времена развитого социализма он вместе с коммунистом двадцатых годов из Тамбова и компетентным товарищем, работавшим в облсовете по туризму майором, зашел в обычный финский магазин. Ну, Баранова и компетентного товарища этими штучками мира капитала напугать было тяжко, привычка сказалась, а у старого большевика ночью температура поднялась от увиденного. На что Баранов и компетентный товарищ тут же указали в своих отчетах, мол, чтоб больше не травмировать пожилого человека, не хер его впредь пускать в мир каменных джунглей. Баранов с отвращением вернулся из воспоминаний в сегодняшний день и прислушался к разговору продавца с единственным покупателем, вертевшим в руках рыболовный крючок. Покупатель, как и все приезжие, отличался от продавца прекрасным загаром. Продавец был квадратным, словно славянский шкаф, который не успел продать СП с улицы Бебеля. — Так вот я вам говорю, шо этот кручок не просто там какой-то кованый, испанский. |
