|
Потому что за справедливую долю Эксперт был готов штамповать не только репинского Сурикова, но и подкову от тульской блохи. Хотя, согласно его инструкций, блох можно отнести к достоянию страны. В конце концов, тоже еще великая историческая ценность; этот Суриков картин намалевал, сам не помнил сколько, можно подумать, речь идет не за какое-то дешевое полотно из холста, а про самую большую художественную реликвию родины — кепку Ленина из шерсти. Но пусть Иван Александрович не думает, что Эксперт такой наивный: он с ходу определит, кто малевал эту картину, и если ему на печать подсунут настоящего Сурикова, то это будет стоить немножко дороже. А при таком раскладе со Шкалика все две, а не одна обычная ставка, благодаря тому, что они давние компаньоны.
Доцент Федоров сделал себе такой перекос глаз, какого в жизни не видел даже академик Филатов. Эксперт обнаглел до предела, пользуясь тем, что в стране нет антимонопольного законодательства. Так дай долю Кригеру, откинь этому, сколько он просит, и что останется главному работяге Шкалику, кроме его зарплаты из бывшего мукомольного имени Сталина? Иван Александрович сглотнул ком, поднявшийся из желудка до переносицы по поводу такой борзости и, учтиво выражаясь словами, которые с трудом выносят стены домов из-за отсутствия заборов, заявил: в таком случае Эксперт заработает даже больше его. И поэтому пусть берет столько, сколько положено и дышит на свою печать с башмалой за пазухой. На что искусствовед покрыл доцента Шкалика еще более изысканными выражениями, попутно обозвав этого наставника молодежи контрабандистом и расхитителем социалистических ценностей. Тогда Иван Александрович с предельной откровенностью партийца заявил: Эксперт все-таки должен подумать и через пару дней дать ответ в нужную истине сторону. После разговора Эксперт заторопился не дозволять к вывозу всякий хлам, а доцент Шкалик срочно связался с журналистом Кригером. Кригер был вне себя от ярости: наглая тварюка из флигеля хочет лишить его кровных десяти процентов с двух концов. А что делать в таких случаях, когда какой-то оборзевший штымп корчит из себя королевского хранителя печати? Надо идти к нему в гости. Даже большие начальники растягивают в улыбке рот до ушей, если до них припирается пресса. Потому как прав был журналист Павлов, заявивший свое жизненное наблюдение одному командиру производства. Этот директор на свою голову отказался уделить прессе всего десяток минут своего чересчур занятого времени. На что Павлов ему спокойно заметил: «Знаешь, какая разница между тобой и мухой? Никакой разницы. Потому что и муху, и тебя можно прихлопнуть газетой». Так после этого разговора, в отличие от размазанной по газете мухи, у бывшего директора появилось много свободного времени и он начал регулярно общаться с прессой, засыпая ее жалобами наперегонки с прокуратурой. Как будто прокуратура посмеет пикнуть против обкома, линию которого Павлов выгнул ее органом под свое настроение. Так разве этот деятель из флигеля Литературного музея даже директор? Тем более, что Кригер собирался его просто прижать, но ни в коем случае не выгонять с работы по совместительству. Иначе кто поставит печать на картину великого художника Сурикова? И Кригер отправился до Эксперта, вооруженный многочисленными жалобами читателей по поводу его поганого нрава и несоветского образа жизни. А также со сведениями от Федорова, которые помогут поставить этого искусствоведа на четыре кости и проштамповать будущую цацу Луполовера практически бесплатно. «Обнаглели ветеринары, — возбуждал сам себя Кригер перед посещением Эксперта, — ну и порядки. Кто схватился за раму, тот искусствовед. Закончил филфак, схватил наган — начальник тюрьмы. Потом — директор оперного театра. А музейщики сплошь и рядом вообще почему-то ветеринары и филологи. Хоть бери и создавай специально для музейной работы ветеринарно-филологический факультет». При этом Кригер почему-то не вспомнил, что сам пришел в журналистику после политехнического института, а из ветеринаров по людским болезням иногда тоже получаются очень неплохие корреспонденты. |
