Он полез в боковой карман, извлек оттуда целлофановый пакет и показал Мазуру. Ножик там и в самом деле лежал немаленький, суля по виду – самодельная финка, но высшего класса, с длинным блестящим лезвием и красивой наборной ручкой.

– И пальчики тут твои имеются, не сомневайся, – заверил Жора едва ли не ласково. – На ручке, на лезвии, четкие пальчики, как узоры на советских деньгах, подарок для уголовки... Ну, тут уж запугал ты бедную девушку. Попользовал и просто так, и разными извращенными способами – в экзотических морях, поди, нахватался?

Мазур верил, что его отпечатки на ноже есть. Он столько времени провалялся без сознания, что его пальчики могли отпечатать на дюжине ножей, если не двух. Классический прием американских детективов, черт их возьми. Что-то похожее на версию начинало складываться...

– Ну, вот, – сказал Жора. – А потом ты нажрался и уснул, как сытый кот. Алинка мне и позвонила – хоть и в ссоре, а близкие друзья. Приехал я, оценил обстановку, забрал в карман твой ножичек – а то продрыхнешься и смоешься с ним еще – и повез Алинку в травмпункт. Там и побои сняли, и следы, культурно выражаясь, половых сношений, в том числе и извращенных. Вот, посмотри, только глотать не вздумай, это все равно копия, я Алинке посоветовал на всякий случай в трех экземплярах взять, мало ли где пригодится...

Мазур пробежал глазами казенный бланк с убедительной печатью.

Действительно, много там было понаписано невеселого для любого, очутившегося бы на месте Мазура. Липа? А может, и нет. Во-первых, мы мальчики большие и прекрасно знаем, что кое-где у нас порой встречаются еще и такие врачи, что довольно небрежно следуют клятве Гиппократа, а во-вторых, врач мог ни о чем и не подозревать – это Жора, некому больше, обеспечил ей все перечисленное...

Он кое-что слышал о похожих случаях в курортных городах. Если сейчас начнет пугать – Мазур угадал точно. А он начнет – иначе зачем было все это затевать?

– Ну, ты понял свое печальное положение, Кирюша? – почти дружески спросил Жора. – Идет сейчас Алинка в ментовку, кидает заяву – и начинается у тебя грустная жизнь. Изнасилование, плюс извращенный способ, плюс под угрозой холодного оружия. А у этой штуки, если ты не в курсе, все признаки холодного оружия, перечисленные в Уголовном кодексе: и длина, и упор есть, и кровосток... Закроют тебя, конечно, моментально. И шить ничего не надо, все, как на ладони: показания, медицинское заключение, ножичек... Могут, конечно, и выдернуть – я ж не знаю, что у тебя там за дядя, может, он такой какой-нибудь, что одним звоночком всех на уши поставит. Но! – он многозначительно поднял палец. – Есть еще два печальных обстоятельства. Сидеть ты, конечно, не сидел, но как там с такими, как ты, обходятся, слышать должен был. Плохо обходятся, Кирюша. Мигом тебя самого... извращенным способом на радость всей камере. И потом. Даже если дядя тебя выцарапает, мореходку тебе закроют окончательно и навсегда, и будешь ты вместо экзотических рыбок лягушек на озере потрошить – да и то, если доверят... Комсомолец?

– Член партии, – с наигранной угрюмостью сказал Мазур.

– Во-от... – протянул Жора. – И из партии, конечно, попрут, на фиг им такие члены, которые члены суют куда попало, в том числе и способом, безусловно осужденным советской общественностью. И настанет у тебя беспросветно грустная жизнь – третий помощник младшего Дуремара. Если вообще из института не попрут, а ведь могут.

Мазур старательно придал себе соответствующее выражение лица – перепуганного не насмерть, но качественно интеллигента, перед которым вдруг встал жуткий призрак крушения великолепной карьеры. Он и сам толком не разобрался, что сейчас испытывает – злость или иронию. Иронии, пожалуй, больше. Совсем недавно, как тот колобок, ушел и от самых натуральных агентов ЦРУ, и контрабандистов, отнюдь не белых и не пушистых, и от сепаратистов, и от охотников за морскими кладами, и даже от взбалмошной плантаторши, попытавшейся зачислить в сексуальные игрушки.