У нее были влажные волосы.

Слегка влажные. Как будто она полчаса назад приняла душ.

А Уилл лежал на полу в одном полотенце.

Я никак не могу совместить эти два кусочка паззла, но тут вспоминаю еще кое-что.

Тот, другой раз.

Вспоминаю, как Уилл стоял за дверью в лобби и махал мне рукой, а волосы у него были мокрые и блестящие, как тюленья шкура.

А потом из-за его спины появилась Колетт и зашагала мне навстречу. Ее волосы падали на плечи влажными завитками, оставляя темные следы на майке.

Это был первый раз, когда я забирала ее из «Башен». Я сразу поняла, чем они занимались до моего приезда, потому что это у них на лицах было написано.

Они были одеты, но все равно что голые. Их лица лучились от удовольствия.

И оба были только что из душа, который, видимо, принимали вместе.

Теперь я это понимаю.

И ночью во вторник Уилл и тренерша тоже приняли душ, вот только через несколько минут Уилл был уже мертв.

«Она соврала, что нашла его тело, – сказала Бет. – Она была там, когда все случилось. Она там была».

Мысли, что лезут мне в голову, грубы и беспощадны.

Я вспоминаю дни накануне смерти Уилла – поведение Колетт, пропущенные тренировки, аварию. И гадаю, а не лгала ли она мне все это время. Чувствовала ли она, что теряет Уилла и потому звонила ему, умоляла приехать, как в тот день, когда ей наконец удалось его заманить к себе домой? Когда нам с Кейтлин пришлось ждать на заднем дворе?

А еще я думаю о той ночи. Ее слегка влажные волосы. Теннисные туфли, выстиранные с хлоркой. Зачем она их постирала?

И как оказалась у Уилла?

«Взяла такси, – объяснила она тогда. – Тихонько выскользнула из дома. Мэтт спал. Он принял две таблетки. Мне нужно было повидаться с Уиллом, Эдди». Голос у нее был странный, механический. «Я вызвала такси. Но обратно же я вызвать его не могла, правда?»

Тихонько выскользнула в два часа ночи, и муж не слышал? Как по мне, она ушла раньше, придумала какую-нибудь отговорку для Мэтта, или его вообще еще дома не было.

Что, если Уилл действительно с ней порвал, и она…

Вдруг вспоминаю, как на прошлой неделе лежала с ней рядом в постели, и она рычала во сне: «Как ты мог так поступить со мной? Как?»

Пах-пах, – шепчет Бет мне на ухо. – Пах-пах.

«Эдди, Дебби сказала, что тебе звонили из полиции. Кто-то опять украл ростовую куклу? Люблю, папа».

«Да, пап, – я хватаюсь за край стола, – все именно так».

Я никогда не бегаю. Бет говорит, что бег – скучнейшая форма мастурбации. Не знаю, что это значит, но эти слова навсегда отбили у меня охоту бегать.

Однако сегодня утром, с языком, онемевшим от мачехиного клоназепама, я решаю, что пробежаться было бы неплохо.

Я бегу и, как во время тренировки или матча, забываю обо всем, кроме того, на что способно мое чудесное молодое тело. Оно делает все, о чем его попросишь – нетронутое, чистое, мягкое, как попка младенчика, запятнанное лишь синяками, оставшимися после занятий девчачьим спортом.

Ощущение твердого асфальта под ногами восхитительно, и когда я разгоняюсь, это ощущается, как удачно выполненный стант, но только лучше – ведь никто меня не видит, а я все равно это делаю, делаю, не смотря по сторонам, не жду, пока кто-то похвалит меня, скажет, что у меня все получилось, потому что сама это прекрасно знаю. Я знаю.

И я бегу. Бегу, пока все чувства не растворяются и не остается лишь пустота.

Никто не может мне навредить. Телефон выключен, он далеко, и никто даже не знает, где я. Есть ли я вообще.

Никто, кроме детективов.

Все происходит в точности, как по телевизору.