Их отношения были полной тайной для всех. Это было его условием. Ксения была согласна. Её будоражил сам факт наличия «тайной жизни».

Однажды вечером он позвонил ей и попросил не приходить.

— Я сегодня не в форме, — сказал он, — позвоню тебе завтра утром.

Назавтра он не позвонил, а когда звонила она, трубка отзывалась длинными гудками. На следующий день ей позвонили из Боткинской сообщить, что он в реанимации, с обширным инфарктом и просит её прийти. Она примчалась в больницу, где он лежал в отдельной палате, и, зарыдав с порога, бросилась к нему на грудь.

— Тихо, тихо, девочка, — прошептал он. — Не плачь. Смерть не трагична, трагична жизнь. И умирать совсем не страшно, раз уж умерли такие великие… и разные… А ты подарила мне столько счастья, что сделала мой конец светлым.

— Пожалуйста, не умирай, — всхлипывала она, — не смей умирать! Я не могу второй раз потерять самого близкого мне человека. Как я буду жить без тебя?!

— Ты будешь жить очень хорошо, — тихо сказал он. — Я благословляю тебя на счастье. Но ты должна быть готова в этой жизни не только к победам, но и к потерям. Научись оборачивать поражения в свою пользу. И тогда ты всегда будешь победительницей. Ты ведь любишь быть победительницей, — улыбнулся он ей в последний раз и закрыл глаза.

Она просидела с ним всю ночь, гладя его руку и смачивая влажной салфеткой его пересохшие губы. Он умер в тот момент, когда утром она вышла сполоснуть опухшее от слёз лицо, как бы не желая её пугать этим переходом на ту сторону бытия.

Первые недели после его смерти Ксения прожила как под наркозом, автоматически участвуя в каждодневной жизни, но отказываясь иметь дело с реальностью. Вынырнула она из этого состояния только тогда, когда обнаружила, что беременна.

Мальчик родился в положенный срок и в «рубашке», то есть в родовой плёнке, которая по всем поверьям обеспечивает жизнь, полную счастья и удач. Она назвала его в честь отца, Арсением.

На следующий год она закончила училище и, сдав ребёнка на поруки бабушке и няне, поступила в самый модный по тем временам театр Москвы.

2

Театр! О, театр! Кто только не описывал этого многоголового дракона! Этот рай, ад и чистилище одновременно. Этот храм и бордель, эту школу добра и зла, возвышенного и низкого, чистоты и пошлости, нутряной правды и самого низкого обмана. Этот микрокосм, обитатели которого живут по своим законам, и где, как в капле воды, отражаются все человеческие достоинства и пороки. Это особое содружество взрослых детей с их жестокостью и нежностью, страстной дружбой и, не менее страстной, враждой, способных парить над реальностью и погружаться в бездны мелочного быта, где спасают жизни и тут же коварно предают, где объясняются в любви и вонзают тебе нож в спину практически одновременно. Словом, место где органично уживаются шекспировские страсти и кухаркины низости.

Главный режиссёр — народный, маститый, талантливый — был любимцем всей театральной Москвы. При этом он умел разговаривать с властями и пробивать «непроходные» спектакли. Ксения подозревала, что в определённый период времени он был любовником её матери. Взял он её с прицелом на роль Джульетты в спектакле, который собирался ставить в новом сезоне. Его официальная любовница, «примадонна» труппы, была уже старовата для этой роли. Ксения попала как кур в ощип — в смысле интриг и закулисных боёв она была полным несмышлёнышем. У неё не было выработано никаких бойцовских качеств. В жизни ей всё давалось легко и без борьбы, поэтому характер у неё был весёлый и доброжелательный, и о людском коварстве она читала только в пьесах Шекспира.