— Я не выношу этих глупых, наглых и закомплексованных мальчишек, которые меня окружают. А вы… вы в ореоле…

— В ореоле приближающегося конца.

— Не смейте говорить о смерти! — возмущалась она.

— Почему же, — улыбался он, — всякая жизнь есть всего лишь бег к смерти. И чем раньше ты это поймёшь, тем лучше проживёшь отпущенное тебе время.

— Тогда я хочу быть вашей лебединой песней, — заявила она со всей бескомпромиссностью молодости.

— Вот и будь ей, в качестве моей ученицы.

— Мне этого мало. Я люблю вас.

Он долго не поддавался, слишком хорошо зная, чем такие истории кончаются. Даже клеветал на себя, уверяя, что необходимый для любви орган у него уже давно находится в «миролюбивом полёте». Но Ксения не верила и продолжала наступать. Она интуитивно понимала, что голос рассудка в конце концов капитулирует перед зовом плоти. Особенно такой плоти!

В один прекрасный вечер, после урока, Ксения вытащила из его холодильника бутылку шампанского, которую предусмотрительно сама туда же и засунула два часа назад, и заявила, что вчера ей исполнилось восемнадцать и что она собирается отметить это с ним в «интимном кругу». Он достал из своего, огромных размеров, старинного буфета хрустальные бокалы и коробку хорошего шоколада, которую всегда держал, на всякий случай. Разлив игривую жидкость по фужерам, он встал, поклонился и церемонно поцеловав ей руку, поздравил с официальным вхождением во взрослый мир.

— Ну вот! — заявила она, когда они выпили по бокалу, — это будет нашим венчанием. Перед Богом. Я видела, у вас в спальне и икона висит.

— Это икона моей покойной жены. А венчаться я не могу, так как сделал уже это однажды, сорок лет назад.

— Это не важно, — на этот раз она решила ни за что не дать сбить себя с толку, — тогда это будет нашей оргией! И вообще, — произнесла она заготовленную накануне фразу, — девственность ещё не значит непорочность. Иногда это просто невостребовательность. Я хочу, чтобы вы меня её лишили!

Он захохотал. А она уселась к нему на колени, обвила своими тонкими руками его, всё ещё крепкую, шею и стала покрывать поцелуями его лицо.

Перед таким натиском не устоял бы и ангел. Не устоял и Арсений Петрович.

Их связь длилась почти год. И они оба были счастливы. Ксения тем, что добилась своего, а Арсений Петрович… она действительно стала его лебединой песней. Такой бури чувств он не ожидал от себя сам. Она разбудила в нём некую силу, которую он давно уже считал благополучно почившей, и целый калейдоскоп абсолютно новых ощущений, от неловкости — к нежности, и к мучительной страсти.

— После любви с тобой я похож на старого кота, потрёпанного в половых разборках, — говорил он ей смеясь.

— Не смей произносить слово «старый», — требовала она, — у меня на него идиосинкразия.

— Это слово обозначает вовсе не то, что ты думаешь, — иронизировал он. — А у тебя просто ярко выраженный Эдипов комплекс.

— Не смей надо мной смеяться, — обижалась она, понятия не имея, кто такой Эдип, но понимая, что он над ней подтрунивает.

— Отчего же, — возражал он, — одна единственная капля юмора спасает порой от бесчисленных мук и нелепостей.

— Ты гений секса! — пыталась выглядеть она опытной женщиной.

— Секс — это только акт проникновения в чужой организм, как способ доставить друг другу удовольствие. И я, слава богу, не гений.