И она снова потеряла сознание.

Потом Робин уверял, что это ей приснилось в её искусственном, под действием морфия, сне. Что врач не имеет права делать авансы пациентке. И, не смотря на то, что влюбился он в неё прямо на операционном столе, собирая из мельчайших осколков её колено, предложение он ей сделал только через три недели, в день выписки. И она согласилась. Возвращаться ей было особенно некуда и не к кому. Родителей её к этому моменту уже не было на этом свете, о сцене на ближайшие несколько лет ей можно было забыть (и, в глубине души, она понимала, что наверстать потерянное время ей уже никогда не удастся), а доброту и надёжность Робина она почувствовала и смогла оценить с первой минуты.

И она начала учиться жить заново. До этого она, собственно, толком и не жила. В её жизни была только одна настоящая страсть — танец. Танцевать она начала раньше, чем ходить — так говорила потом её мама. Балету были отданы почти двадцать лет её жизни, а это значило — каторжный труд, железная дисциплина, постоянное преодоление боли и отказ от всего, что не служило главному — танцу.

Ника довольно быстро выучила язык, адаптировалась и, главное, полюбила своего замечательного мужа, который спас ее. И жила… жила…

Единственно, чему она не научилась, это быть счастливой.

А где это, собственно, записано, что кто-то должен прожить жизнь обязательно счастливо? Может, кто-нибудь когда-нибудь заключал контракт с самой судьбой?

ххх

— Знаешь, — сказал Арсений (при этом вид у него был отчаянный), — я тебя так любил, что мне даже не важно было, что тебя не было рядом. В этом возрасте воображение гораздо сильнее реальности.

Нике поначалу казалось, что она просто забавляется, рассматривая и слушая этого молодого человека, в которого превратился тщедушный неуклюжий мальчик. Но она почти физически ощущала, что и в ней засела эта заноза узнавания, тревожащая сердце. И ей вдруг ужасно захотелось в этот момент выглядеть неотразимопривлекательной и стать хотя бы на десять лет моложе.

Так они разговаривали какое-то время, забыв обо всём на свете и заглядывая друг другу в глаза. А потом вдруг замолчали одновременно, взявшись, как школьники, за руки и улыбаясь неизвестно чему. И мир в этот момент рождался для них заново каждое мгновение.

Когда, через некоторое время, они вновь обрели дар речи, они оба были уже другими людьми. Встретившимися. Узнавшими. Обретшими. Из двух блуждающих частиц превратившимися в одно целое, законченное и совершенное.

Нику встречал Робин.

— Познакомьтесь, — сказала она мужу, — это мой бывший ученик.

— Очень приятно, — сказал Робин, вежливо улыбнувшись. — Где вы танцуете?

— В основном, на бирже, — хмыкнул Арсений.

— Вас подвезти? — предложил Робин.

— Спасибо, меня ждёт машина, — с сожалением сказал Арсений.

Они попрощались и разошлись, стараясь не оборачиваться. И только сев в машину и выехав из аэропорта, Арсений сообразил, что не взял никаких Никиных координат.

— Паскаль, — сказал он шофёру, — поезжай за машиной!

— За какой, шеф?

Арсений растерянно огляделся и понял, что не знает, ни какая у них машина, ни даже Никиной фамилии. А муж представился просто Робином.

— Ч… чёрт!!! — сказал он сам себе. — Всё равно найду!

— Найдёте, шеф, такого не было, чтобы вы чего не нашли, если хотите, — сказал Паскаль.

Из чего Арсений сделал вывод, что говорил вслух.

Весь последующий день и всю ночь он думал только о Нике — жадно, фанатически, недоверчиво и противоречиво, — как дети думают об обещанном им чуде.