Он тоже изменился. Теперь в нем ничего не было от человека, загнанного жизнью в угол. Он был красив красотой человека блуждавшего, и нашедшего и прошедшего все испытания. Он был красив красотой, пробуждающей мысль и возбуждающей сердце обывателя, истосковавшегося по рельефной жизни. Он был похож на Иисуса, по свидетельствам очевидцев внешне неприглядного, но, тем не менее, наполненного всем тем, к чему стремиться человеческая душа.

Обернувшись, я посмотрел на Любу, на младшего лейтенанта Витю. Красота Христа, объявшего собой людей, и взявшего от них и красоту, и неприглядность, и ум, и простодушие, и знание, и незнание, и расположившего их в прекрасном человечностью ансамбле, обитала и на их лицах.

– Вы опасны, чрезвычайно опасны... – проговорил Николай Сергеевич, блуждая взглядом по нашим лицам. – Выведи вас отсюда, нас всех посадят на колья. Придется вас здесь перестрелять.

– Вас?! – всколыхнулся я?

– Ну да... Ты же сказал, что вы есть одно и тоже?

– Не беспокойся за меня, милый... Ведь мы не умрем? – Софья Павловна ничуть не испугалась.

– Мы не можем умереть... Но ты... Я не хочу, чтобы ты мучалась...

– Я буду мучаться, если останусь без вас.

– Но...

– Что но?

– Ну, мужчина на кресте – это одно, а женщина – совсем другое.

Софья Павловна повернула встревожившееся лицо к Николаю Сергеевичу.

– Соня, не напрягайся, – кривясь, махнул рукой тот. – На крест пойдут только эти двое.

– Почему?!

– Да потому что всех вас не распнешь... Если он за секунду тебя окучил, представляю, сколько их по свету теперь ходит.

– Сорок сороков, – соврал Павел глухо.

– Вот видишь, – задержал взгляд Николай Сергеевич на прекрасном лице Софьи Павловны. – И потому я тебя при себе оставлю и постараюсь изучить в корыстных целях.

– Ты же сам только что говорил, что не сможешь нас использовать, – зевнул Павел.

– Да, денег с вами не сделаешь, – тяжело посмотрел Николай Сергеевич. – Но использовать можно – всегда использовали. И до распятия Христова, и после. Всегда использовали, и всегда кончали в вас ради удовольствия, и я кончу.

Павел, махнул рукой и сказал, указав на меня подбородком:

– Ты у него спроси, как кончишь. Он будущее насквозь до скончания веков видит.

– Ну и чем я кончу? – усмехнулся Николай Сергеевич, обернувшись ко мне.

– Не чем, а на чем. На осине вы кончите, уважаемый, на осине самолично удавитесь.

Николай Сергеевич механически тронул горло. Судя по выражению его лица, предсказанный исход событий не казался ему невероятным.

– Ну, это не скоро случится. Да и после того, как я наслажусь вашими муками, мой личный финиш, скорее всего не покажется мне чересчур трагическим.

Постояв с минуту, рассматривая меня, он сделал знак Софья Павловне, и они ушли.

Софья Павловна не попрощалась, это было не ненужно – мы не могли расстаться ни на минуту.

40

Крест из только что ошкуренной сосны – пахучий! – стоял на утреннем берегу, но не Оки – видимо, на ней не нашлось безлюдного места, – а небыстрой темной речушки с любимыми моими белыми кувшинками. По обе стороны ее простирались ухоженные лужайки с лунками для гольфа; их обрамлял высокий кирпичный забор, стилизованный под крепостные стены. Бело-голубого с золотом особняка Николая Сергеевича – мимо него нас проносили, видимо, специально, для демонстрации земного великолепия – не было видно – он скрывался в высоком корабельно-сосновом лесу, занимавшем северо-восточную часть поместья.