Я наконец ловлю взгляд Елены. Глаза ее повлажнели: похоже, ей тоже обидно до слез. В ее глазах отражается ослепительно белый кафель. Она хмуро интересуется:

— И что дальше?

— Ты изучала паразитов. Тех, которые питаются чужими соками, живут за чужой счет. Ты понимаешь, о ком я говорю. Это существо паразитирует на нас, на клиентах, на тебе. Особенно на тебе. Ведь ты — другая, ты — делаешь. Создаешь. Питаешь своего паразита. А паразитов уничтожают, их уничтожают всеми средствами. Они, как опухоль, которую вырезают. Подумай об этом.

— Да как же… да что вы мне такое предлагаете?! — шипит Елена.

— Я? Предлагаю? — изумляюсь я. — Боже упаси. Тебе не нужны советы дилетантов, ты сама найдешь выход, в этом нет сомнений. А я… Убей меня, если я знаю, как тебе поступить.

Она тупо смотрит на пакет с мусором. Ее глаза белы, как смерть.

— Убей меня, если я тебе хоть в чем-то соврал, — добавляю я спокойно. — Убей меня, Елена Прекрасная.

Двумя рывками, опираясь рукой о пол, я покидаю площадку. Сеанс окончен.

Елена быстро сворачивается, включает кварцевые лампы, запирает операционную и догоняет меня.

— Лично я никого не убиваю, — с обидой сообщает она.

Не убивает, так не убивает. Пусть последнее слово останется за ней…

Душераздирающий вопль потрясает Второй Этаж. Девчонка бросается в палату; я — следом.

Поднеся изувеченные руки к самому лицу, Алик Егоров рассматривает их — глазами, полными ужаса… и вдруг кричит снова — без слов, без смысла, во всю мощь фанатской глотки. Этот выброс эмоций перекрыл бы рев заполненного стадиона.

Человек со свежевырезанной почкой не может вопить. Он — смог.

Кожаные ремешки, державшие руку, освободились, — застежка подкачала. Наверное, пациента привязали впопыхах, абы как. Плохо работаете, девочки! Капельница сдвинута и вот-вот упадет. Игла-«бабочка», выдранная из вены, качается на силиконовой трубочке. Кровь из иглы капает на пол…

В стремительном броске Елена ловит падающий штатив и тоже кричит:

— Заткнись, ты, дерево!

На десерт подали горячий шоколад с круассанами. Елена нехорошо глянула вослед удалившемуся повару, с подозрением понюхала чашку и сказала:

— Я тут прочитала, что «любовь — это более-менее непосредственный след, оставленный в сердце элемента психической конвергенцией к себе универсума». Конец цитаты. Наконец-то все стало ясно, и мне сразу полегчало. Спешу поделиться с вами, а то так необразованными и помрете.

Борис Борисович тонко улыбнулся.

— А вот Наталья Бехтерева утверждает, что любовь — это особая форма невроза, с особой симптоматикой, — сказал он. — Тоже вполне работоспособная формулировка.

— Вам бы, молодежь, все насмехаться над святыми вещами, — укоризненно сказала Эвглена Теодоровна. — Не била вас жизнь своей десницей. Любовь — это несчастье и слезы, а зачастую, милые дети, это смерть.

Отчего-то хозяйка дома вышла к обеду мрачной, растерявшей привычную яркость. Странным взглядом она посматривала на дочь, и черты ее лица при этом хищно обострялись.

— Вероятно, уважаемая Эва Теодоровна имеет в виду неразделенную любовь, — сказал Борис Борисович. — В этом случае главное — правильно поставить диагноз. И назначить лечение. Синдром «несчастной любви» резко уменьшает выработку серотонина, а его недостаток в мозгу вызывает депрессию. Есть вполне доступные средства, которые заставляют гипофиз увеличить выработку серотонина, и в результате — состояние человека резко улучшается. Несчастная любовь проходит.

Помолчали.