Гоздава умолк, встал Антек Порай, человек тоже пожилой, имевший взрослых внуков.

— Брат Тышко упоминал о Зарембах, ваша милость; мы их знаем: это люди скверные и с весом. Если есть они у вас при дворе, или Налэнчи, гоните их вон.

Вероятно, Порай не обратил внимания, что Налэнч, по прозвищу Крест, так как после войны у него на лице остался красный крестовидный шрам, сидел тут же. Тот вскочил с негодующим видом.

— За что всех нас провозглашаете изменниками из-за одного? Я тоже Налэнч и из тех, у которых на щите красный, а не белый знак, но я верен князю и не позволю, чтоб нам плевали в глаза!

Стали волноваться и другие, так как в палатке было много Налэнчей и даже Зарембов, и все стали заступаться за свою честь, пока князь не велел утихнуть и сказал:

— Я вашу верность знаю и не подозреваю вас; но не могу сердиться и на тех, которые заботятся о моей безопасности. Молчите, раз я не обвиняю.

Но нелегко было успокоить возбужденных рыцарей, а тут еще Порай добавил:

— Так вот и Людек, сын Пакослава, клялся, что не будет мстить за отца, а ведь предал Генриха мучителям…

И громко кончил:

— Не сердитесь на нас, ваша милость, что мы опасаемся короны, чтобы она не была тернистой, как у Спасителя. Вы и в княжеской шапке король.

Собеседники стали провозглашать его здравие и долголетие, а князь, кланяясь, чокаясь и отпивая из кубка, отвечал им в веселом настроении.

Начался более веселый и интимный разговор, стали больше дружиться друг с другом, а в душе Пшемыслава выросло то, чего, вероятно, ни он, ни окружающие не ожидали: вошло в нее мужество, сильное желание короны, решимость отважиться на все, лишь бы ее получить.

Так беседовали они, когда около палатки начался шум и движение… Издали доносился топот многочисленных лошадей.

Эта остановка затянулась сверх предположений; уже близок был вечер, а ближайший ночлег был довольно далеко, и уже подумывали остаться здесь, хотя бы и пришлось опоздать в Гнезно.

Из палатки вышли посмотреть, что за шум, и вдали увидали приближающийся порядочный отряд конницы, направлявшийся к лагерю.

Отряд останавливался, расспрашивал и опять ехал дальше. Никто не мог отгадать, были ли это свои или чужие. Бояться было нечего, так как отряд был меньше присутствующих; не знали только, кто едет и куда.

Пока так рассуждали, закрываясь рукой от заходящего солнца, и не могли прийти к выводу, отряд подъехал ближе. Часть осталась сзади, а один из всадников выехал вперед и подскакал к самой палатке князя.

Люди, видавшие его хотя бы раз, легко могли его узнать, так как он не походил на обыкновенного рыцаря, а другого такого трудно было найти среди сотни. Маленького роста, крепко сложенный, сильный, он правил конем, словно был великан; лицо его сияло воинственностью, а глаза блестели, как раскаленные угли.

Его платье, доспехи — все это было не блестящее, изношенное. Но лежали они хорошо, и маленький рыцарь выглядел дерзко.

Одного лица его было достаточно, чтобы забыть рост. Живые глаза, выдающийся лоб, римский нос, небольшой рот, все это делало из него человека, которого достаточно было раз увидеть, чтобы никогда не забыть.

Он немного приподнимал плечи, как бы желая стать выше, а действительно для рыцаря он был очень маленького роста; но зато он управлял конем своими железными руками, а ноги держали его, как клещи. Его конь был небольшой, толстый, крепкий, с широкой грудью, тонконогий и, как всадник, быстрый. Рыцарь был весь в пыли и грязи, словно ехал издалека, но полный жизни и мужества.