— Вы хотите замолвить словечко относительно епископа Фомы, — ответил он, — понятно, что один ксендз должен заступаться за другого, но только я об этом моему князю не скажу. Вы все, духовные лица, держите у себя в кассах больше денег, чем вам нужно, а нам не хватает. Вы посылаете деньги в Рим, а мы должны даром за вас сражаться. Ваш пан не безбожник, но если ему нужно золото для войны, так он заглянет и в церковную копилку.

— А церковь его отлучит как грабителя! — возбужденно заключил архиепископ.

И это не тронуло Вернера.

— Миновали уже времена, когда люди умирали от ваших проклятий, и когда их боялись. Мы найдем ксендзов, которые будут служить обедни несмотря на интердикт.

Архиепископ побледнел, услыхав эти дерзкие слова.

— Не бросайте мне вызов, — добавил он с угрозой, — не то я вам покажу, что анафема может свалить с престола.

Так окончился этот разговор, и послы уехали, не повидав князя. Он лежал больной в палатке.

После неудачного штурма оставшиеся в живых тоже отдыхали в городе и в палатках, залечивая раны, так как ни один не вернулся без них, а многие тяжелораненые умирали.

Пшемыслав не хотел уходить от замка, пока его не вернут ему. Он хотел быть свидетелем ухода гарнизона и вновь занять замок.

Комендант шваб, получив приказ об отступлении, велел своим разодеться, развернуть знамена с черными орлами, впереди поместил трубачей и котлы и так, триумфально и издеваясь, медленно тронулся в путь мимо польского лагеря, где войска попрятались в палатки.

Когда последний обозный и последняя повозка выехали из замка, оставляя ворота открытыми настежь, представился вид опустошений в духе татар: не осталось ничего, что могло быть взято либо уничтожено.

Остатки припасов после князя Болеслава, склады оружия, платья, еды, мебель даже — все это силезцы или увезли, или разбили и сожгли. Не хватало только, уходя, поджечь стены.

Двери были сорваны с петель, ставни поломаны, стены испачканы, столбы изрублены и обгорели, черепки и нечистоты по углам комнат свидетельствовали о характере недолго здесь гостивших людей.

Не пощадили даже и замковой часовни, где остался пустой алтарь, так как с него сняли и увезли даже крест, покрытый серебряными пластинками, ни церковной ризницы, откуда взяли облачение, а сундуки порубили на куски.

Во дворе лежало несколько дохлых лошадей с распухшими животами, наполовину истерзанных собаками.

Когда Томислав въехал в замок, знакомый ему раньше, то поскорее велел его привести в порядок, чтобы по крайней мере в таком виде его не увидел Пшемыслав.

Сопровождавшие его молчали, у некоторых вырывались проклятия.

— Отомстим! — говорили.

Только на следующий день сообщили князю, что может переехать в замок.

Он въехал с опущенными глазами, направляясь прямо в часовню, которую кое-как прибрали, позаимствовав у соседнего монастыря.

Здесь он стал на колени и, немного успокоившись, долго молился…

VI

Год спустя, в сентябре, Познань опять готовилась встретить молодую княгиню, шведскую принцессу, Рыксу, дочь Вальдемара.

Пришло известие из Гданьска, что невеста уже высадилась. Воевода, каштелян и польские рыцари сопровождали ее в будущую столицу. Ее ждали сегодня.

Здесь ждал ее и архиепископ Свинка, благодаря которому был ускорен этот брак.

Не так уже радостно, как в первый раз, ожидала толпа новую княгиню; она была любопытна, но настроение не было веселым. Эта свадьба напоминала первую, многие напевали песню о Люкерде. Словно боязнь Божьей мести заставляла дрожать толпу, наполнившую двор и площадь.

Ничто не нарушало угрюмой тишины… Была поздняя осень, желтели листья на ветках, бледное небо было как бы затянуто мглою… Невидимое солнце, словно более светлая тучка, растаявшая в воздухе, медленно плыло.