– Шелом и панцирь! – коротко бросил Святослав встретившим его оруженосцам.

В стане кочевников узнали о приближении русских. Поспешно выстраивались отряды, срывались палатки, впрягались в повозки лошади. На берегу суетились женшины – готовили плоты. С высоты холмов орда живо напоминала огромную волчью стаю. Неуклюжие шкуры, шерстью наружу, косматые шапки, лохмоногие лошадки, бунчуки, копья с челками – все это двигалось, скрипело, кричало, готовилось к битве. Грузили награбленное добро на плоты из дубленых кож; привязав к ним лошадей за хвосты, выплывали на стрежень. Подростки пускались вплавь на кожаных мешках, набитых соломой. Один плот на середине реки стал пропускать воду. Лошадь оторвалась от него, две других храпели, захлебываясь. Женщины, поднимаясь на носки, показывали грудных детей, призывали на помощь. Днепр быстро поглотил их.

Увидев гибель жены, разъяренный Илдей, окружив себя заговорщиками, направился к хаканскому шатру, но его обогнала Любава. Она села на коня и поскакала сквозь охваченные паникой становья. Раскрасневшаяся, как степной тюльпан, вбежала в шатер, упала на колени. Глаза хакана метнулись ей навстречу:

– Что, рубин моего счастья? Что, моя прохладная жена? – спрашивал он воркующим голосом, натягивая кольчугу.

– Они идут, хакан, чтобы убить тебя… твой сын Илдей и с ним много наездников… прячься, хакан, я не хочу, чтобы тебя убили! – задыхаясь, говорила Любава, и слезы капали на мягкие, прошитые серебряной проволокой сапоги хакана. – Я – раба твоя… ты сделал меня своею женой, и ради тебя я забыла сородичей своих… Ты – сильный, защитил меня от других, ты дал бедной девушке приют, взял из кибитки, где все издевались над ней… Я не хочу, чтобы тебя убили, хакан, повелитель степей, быстрокрылый сокол.

Курей не слушал ее, он позвал начальника стражи и, бросая ему в лицо кусочки глины, которые судорожно мял в руках, отдал приказание. Стража попряталась. Чуть шевелились пестрые занавески. Несколько кибиток подъехало к шатру хакана. Через минуту перед ним остановились военачальники. Илдей распахнул полы зеленого халата и, сопровождаемый родовитыми, вошел в шатер.

Хакан сидел на ковре, подложив под себя ноги, и раскачивался в задумчивости:

– Ты пришел, мой… достойнейший сын, надежда моей души… опора моей старости, – протянул он руки, скверно улыбаясь.

Илдей недоверчиво отступил:

– Хакан, мы расплели косы перед битвой – руссы на горе!.. Я знал, что так будет. Ты медлил с последним приступом. Ты не спешил в степи, грабя селения руссов… Ты одарил врага луком и саблею, и вот они уже на конях… хотят бараны есть волчье мясо! Смерть тебе, старый безумец! Убейте его, наездники, и боги снова будут благосклонны к нам! – крикнул он неистово, вызывая в себе недостающее мужество.

– Убейте его! – повторил Илдей, выхватывая саблю из ножен, но со всех сторон протянулись копья, подняли его к самому навесу шатра и осторожно опустили наземь. Илдей даже крикнуть не успел, захрипел, стал дергаться.

Военачальники схватились было за клинки, но, видя, что сопротивление бессмысленно, положили их к ногам хакана, склонили повинные головы.

– Пусть никто не скажет, что повелитель степей пролил родственную кровь… заверните труп в шатер и бросьте в реку, – приказал Курей.