Молодшая дружина успела скрыться в балке. Человек сто смельчаков взялись за мечи, прикрывая «бегство» товарищей, но вдруг обезумевший табун кочевнических лошадей помчался наперерез войску хакана.

Воины Волдуты гнали табун, свистели, гикали, набрасывали на короткие шеи лошадей горящие венки.

Святослав дал знак выступать.

– Вперед, дружина, за Русь! – напутствовал он воинство.

– За Русь! – подхватили мощным гласом дружинники, понеслись в тыл врага.

Полчища печенегов смешались, табун лошадей смял их передние ряды, разбросал на холмы и в Днепр, так что вздохнуть не успели. Задние ряды развернулись, чтобы встретить врага.

Руссы все ближе и ближе… Взметнулись тяжелые копья, булавы на темляках, жужжат шестоперы, храпят лошади, кося из под стальных налобников глазами. Сшиблись! Будто ударились одна о другую медные тарелки невиданной величины, еще и еще, и тяжелый клин конницы пошел разворачивать полки печенегов, как плуг разворачивает по весне сырую, напитанную соками землю. В углу клина–Святослав, надсаживающий горло:

– За Русь!

Да и кругом крики:

– Огрей его! Звездани! Проклятье! Ур ра!

Сбрил печенег холку у Святославова коня, рассек колчан березового луба, просыпал стрелы.

Но уже заработали кругом тяжелые мечи, поднялись красные щиты, будто тысяча солнц взошла над землей. Снова скатывались с холмов проскакавшие по кругу стрельцы.

Смятение и ужас охватили печенегов. Под ногами горела земля, дым затруднял дыхание, отовсюду напирали, грозили мечами. Сам хакан не выдержал, бросился к Днепру. За ним устремилась девушка в удобных для верховой езды шароварах печенежского покроя, с медной гривной на шее. Горькой полынной горечью налилось сердце Любавы. Перед нею качнулся красный щит, блеснул тяжелый меч, рассек ей висок и медную хитро закрученную гривну.

– Тьфу ты, пропади совсем! – выругался всадник. – Да это баба! В портках! Хоть бы не приметил никто, засмеют ведь, облаются опосля, срам!

Это был Идар. Он поскакал к берегу.

Летел из под копыт лежалый навоз, отовсюду валил дурной запах распаренных лошадей. Вся поверхность Днепра покрылась плывущими.

Затрубили отбой.

– Оставьте их на семя, на семя! – кричал Святослав увлекшимся дружинникам и хохотал, довольный.

Достигнув левого берега и соединившись с переправившимися ранее, кочевники подались в глубь диких степей – жалкая горсть огромного прежде полчища. Надолго поглотили их высокие усохшие ковыли.

Великий князь приподнялся в стременах, орлиное жесткое перо на шлеме жужжало под ветром.

– Братья! – обратился Святослав к дружинам. – Степняки разбиты! Они теперь надолго запомнят, каково приходить на русскую землю. И пусть же, братья, всем супостатам, пришедшим на нашу землю, грозит эта участь! Примерное наказание и срам ожидает их, с какой бы стороны они ни пришли, чем бы ни были вооружены, и сколько бы их ни было. Да здравствует в веках великая Русь!

Дружины выходили на открытую дорогу, ведущую в Киев.

ПРАЗДНИЧНЫЙ ДЕНЬ

Подул резкий, пронизывающий ветер. Закружились над Русской землей снежинки, небо заволокло непроницаемой серой пеленой, на которой трепетал запоздалый журавлиный косяк. От зябкой поверхности реки тяжелыми клубами валил пар. В дебрях и пущах, сильно поредевших за ночь, все еще пряталось лето. Кугикали и верещали пичужки, копошась в удержавшейся на деревьях желтой листве, припадал к земле папоротник. Обнюхивая прибитые морозом цветы, пробиралась лиса огневка, олень бил копытом ледок, покрывший студенец хрупкою коркой, в трухлявом дупле прятался сокол, замерзали в бортях дикие пчелы. Тополя, обтрепанные метелки, подметали небо.

Долго шел дед Шуба в стольный град Киев. Хотел повидать своего внука Доброгаста и передать ему семена заветной, никому еще не известной травы.