Прошел день, настал и минул другой, оставалось полтораста километров. Страх растет как черная тень, прибывает, будто вода, испытывающая плотину на прочность, подрывает её каменный фундамент, и вот — где тонко, там и рвется — вырывается наружу, а люди, которые до сих пор держались более или менее спокойно в местах, облюбованных ими для своих биваков, устремляются на восток, сообразив теперь, что находятся чересчур близко от побережья всего в каких-нибудь семидесяти-восьмидесяти километрах — и в воспаленном воображении им представляется, как следом за распарывающими пиренейскую твердь Азорами врывается море, и, как знать, вдруг от удара проснется вулкан на острове Пико, и никто в эту минуту знать не хочет, что нет на острове Пико никакого вулкана, и никаких иных объяснений не слушает. Ну, разумеется, дороги вновь забиты до отказа, намертво затянулись узлы транспортных развязок, а потому нельзя ни продвинуться вперед, ни вернуться назад, но из оказавшихся в мышеловке людей очень немногие решились бросить свои убогие пожитки и броситься в чем есть в поля — не до жиру, быть бы живу. Чтобы сдержать эту волну, португальское правительство решило подать пример мужества и, покинув безопасный Элвас, обосновалось в Эворе, тогда как правительство испанское переехало в Леон, и президент республики с королем отправляют оттуда обращение к нации — каждый, разумеется, свое и к своей — ибо мы, к сожалению, забыли упомянуть, что президента и короля во всех этих передрягах сопровождают соответствующие должностные лица, и спешим исправить это упущение, ибо иначе не сумеем объяснить, что оба первых лица государства изъявляли готовность устремиться навстречу обезумевшим толпам своих граждан, раскинуть руки крестом и рискнуть собственной жизнью, чтобы остановить их, снова воскликнув: Friends, Romans, countrymen, нет, ваше величество, нет, господин президент, объятая паникой невежественная чернь не оценит и не поймет вашего порыва, нужно обладать высокой культурой и достичь определенной степени цивилизованности, чтобы, увидев посреди дороги монарха или законного избранника с раскинутыми руками, остановиться и спросить, чего они тут забыли.

Итак, это случилось. В семидесяти пяти километрах от восточной оконечности острова Сан-Мигель, когда ничто не предвещало перемену, без всякой видимой причины, без малейшего толчка Пиренейский полуостров отвернул северней. Покуда во всех европейских и американских географических институтах обескураженные исследователи всматривались в данные, полученные со спутников, и спорили, надо ли обнародовать их, миллионы пребывавших в ужасе испанцев и португальцев оказались вне опасности, хоть и не знали этого. Покуда длились эти трагические минуты, нашлись такие, кто затевал драку в надежде получить удовлетворение и погибнуть в честном бою, а другие, не в силах побороть страх, покончили с собой. Одни каялись в грехах, иные, сочтя, что уже не успеют снять с души их бремя, спрашивали Бога и дьявола, какие новые прегрешения могут они совершить в остающееся время. Родильницы мечтали, чтобы дети их умерли мертвыми, роженицы были уверены, что плод так навсегда и останется у них во чреве. И когда на весь мир грянул крик: Спасены! Спасены! — многие не поверили в спасение и продолжали оплакивать близкую и неотвратимую гибель до тех пор, пока не развеялись последние сомнения: правительства поклялись в этом, ученые представили объяснения: все дело в сильнейшем подводном течении, созданном искусственно, вот только непонятно кем — тут и разгорелись споры американцами или же русскими.