— Но разве, ваше высочество, Рейфенштейн не друг великого Винкельмана? Его имя звучало даже в нашем институте. И потом говорилось, что он надзирал за русскими художниками-пенсионерами в Италии и немало способствовал...

   — Вы хотите услышать от меня правду, Катишь, или будете, как попугай, повторять пущенные императрицей легенды!

   — Бог мой, вы опять рассердились, ваше величество, а мне всего-то захотелось представить вам, что ваша собеседница обладает хоть какими-то, пусть самыми скудными, познаниями.

   — Полно, Катишь, я не собирался вас огорчать. Но и вы не мешайте моему рассказу. Так вот, этот знакомый вам Рейфенштейн нашёл некоего Унтербергера, уроженца, помнится, Северной Италии, поднаторевшего только в копиях, и осчастливил его таким огромным, но очень спешным заказом. Втянувшись в затею с ложами, императрица больше не желала ждать и постоянно торопила исполнителей. Больше того. Она потребовала, чтобы копии посылались частями, по мере их выполнения. Так и стали появляться в Петербурге то пилястр, то два контрпилястра. И хотя каждый из них был всего лишь архитектурной деталью будущего сооружения, все должны были восхищаться ими в отдельности, а императрица уже строила планы своих прогулок между ними. В результате к Эрмитажу было пристроено новое здание с высокопарным названием «пустынного убежища» великой Екатерины. Рафаэль, хотя бы и в копиях, должен оформлять прогулки её императорского величества в зимнее время для моциона.

   — Ваше высочество, вы так разгорячились. Заслуживает ли прихоть государыни таких ваших волнений!

   — Да, заслуживает! Потому что меняется облик императорского дворца, который мои предки и мой отец видели совсем иначе, думая об империи, а не о своих прихотях и моционах. Они были подлинными государями, а она...

   — Ваше высочество, я умоляю вас...

* * *

Великой княгине России Марии Вюртембергской

Мадам моя сестра! Я была чрезвычайно довольна, получив Ваше письмо, и король также был тронут письмом великого князя. Вы оставили здесь о себе непреходящую память, и мы можем поздравить русское государство с надеждой видеть вас когда-нибудь на троне; надеюсь, что мне удастся доказать эту память о вас. В Вашей личности есть что-то милое и дружелюбное, что будет благом Вашей стране, а познания великого князя сделают его совершенством на троне. Наслаждайтесь жизнью, Мадам моя сестра. Вы окружены всей её прелестью и помните, что Вы оставили здесь только друзей. Дай мне Бог побольше случаев чаще напоминать Вам и великому князю о себе и выразить Вам чувство моего искреннего уважения и неизменной дружбы.

Ваша сестра и друг Мария-Антуанетта.

16 июля 1782.

Екатерина II, А.А. Безбородко

   — Итак, вы прочли это дерзкое письмо, Александр Андреевич?

   — С вашего позволения, государыня.

   — Да, да, с моего! И что вы о нём думаете? Эдакое проявление ни с того ни с сего завязавшейся дружбы! Французская королева, видимо, усмотрела некое особенное очарование великой княгини, которое составит благо для всей страны! По-видимому, в отличие от ныне царствующей императрицы. Эта тупая корова станет благословением для России по сравнению с тираном — Екатериной Второй! Откуда такое прозрение и что за ним стоит? Говорите же, Александр Андреевич, говорите и не придумывайте на ходу обычных увёрток, Безбородко!

   — Я готов говорить, но боюсь вас разгневать, государыня.

   — Не опасайтесь.