Мне давали нашатырный спирт. Острый его вкус прорезал виски, и я открыл глаза.  Я сделал это лениво и безразлично, подчиняясь чужой воле. Вата перед носом продолжала тыкаться и меня, и я немного повел головой.  - Портфель заберете с собой. В понедельник я его возьму.  - Есть что любопытное?  - Все любопытно, Гриша... Но если много знать, быстро состаришься.  - Очухался,-сказал Модник.  - Вот и хорошо, - обрадовался страшно знакомый голос. - Я же предупредил, мне сначала нужно будет с ним поговорить.  - Кто же знал, что он такой шустрый.  - Нужно знать, - строго сказал кто-то знакомый рядом со мной.  Я нехотя скосил глаза. Побеседовать со мной хотел Тихон Иванович. Я не удивился тому, что он здесь. Здесь так здесь, какая разница.  - Привет, - сказал он.  - Привет, - подумав, согласился я одними губами.  - Жаль, что ты не можешь учиться даже на собственных ошибках,- сказал он.- Но это твои трудности... Кто, кроме тебя, еще в курсе наших дел?  - Каких дел? - выговорил я.- Я ничего не знаю.  - Поэтому Трубников и нес тебе всю нашу бухгалтерию?.. Что ты как невинный агнец?  - Что будет с Кирой? - выговорил я.  - Ничего с ней не будет... Ничего... Можешь на этот счет быть спокоен. Она - приличная девушка. Не чета тебе... Поплачет немного и забудет. Ей и полезно. Чтобы больше не тянуло на родину своих предков.  - Мне хорошо, - сказал я.  - Что? - не понял Тихон Иванович.- Что ты говоришь?  Я молчал и смотрел на него. Мне не о чем было больше с ним разговаривать. Мне на самом деле стало лучше.  - Ладно,- бросил он.- Если хочешь остаться в живых, скажи: кто еще, кроме тебя, в курсе наших дел?.. Если скажешь и дашь слово молчать, останешься жить... Понимаешь? Останешься жить.  Да, да, жить, как это приятно!.. И как необходимо. Как прекрасно это слово- "жить".  - Молчать можешь недолго. В апреле никого из нас не будет здесь. В апреле мы на самолет "Аэрофлота" и на дикий запад. Тю-тю... Ты же наверняка говорил с Трубниковым, знаешь, сколько у нас в ихних банках долларов... Так что молчать будешь до апреля. Потом пиши статейки. Сколько угодно. Разоблачай и клейми. Если тебе поверят.  Он умел соблазнять. Да и есть ли соблазн больше, чем обещание жизни. Есть ли?  За Тихоном Ивановичем молча стоял Модник, В руках он держал обернутую в целлофан прекрасную розу. Белую, огромную, только что распустившуюся. Такую розу долго и с любовью выращивали, потом осторожно срезали, потом везли куда-то, где их продают, чтобы кто-нибудь купил ее и подарил любимой девушке. Или человеку, к которому испытывал признательность... Но этот цветок предназначался мне.  - Нет, - сказал я, - я никому ничего не говорил. Никому. Даже Степанову.  - А вот это зря, - сказал Кирин дядя, - ему бы стоило в первую очередь. Отличный, между прочим, мужик. Он бы не дотянул до хирургической операции. Сделали бы небольшой надрез - и все... Тебе бы брать с него пример... Значит, твердо говоришь: никому?  - Никому, - повторил я.  Я не солгал, Тихон Иванович увидел это. Он был умный человек, умел понимать, когда ему говорят правду. И, я надеялся, умел ценить ее.  Мне было тяжело говорить, во рту слипался клей, замешанный на моей собственной крови, но я все же нашел в себе силы.  - Тихон Иванович, - прошамкал я. - Я журналист... Не ответите ли на несколько вопросов?  - Зачем тебе это нужно? - искренне удивился он.  - Так, - сказал я. - Чтобы все знать,  Мне было тяжело говорить, я чувствовал, как заплетается распухший язык.