Я выехал на широкую главную улицу Чипсайда, по обе стороны которой располагались лавки, общественные здания и дома преуспевающих торговцев. Проповедник, длинная седая борода которого соответствовала последней моде среди протестантов, стоял на ступенях Чипсайдского креста, громким голосом возглашая:

– Господь должен благословить наше оружие, ибо французы и скотты есть не что иное, как бритоголовые орудия папы и дьявола в их войне против истинной библейской веры!

Возможно, это был не имеющий лицензии радикал-проповедник – из тех, кого два года назад арестовали бы и бросили в тюрьму, но теперь прощали ради пылкой военной пропаганды. Взад и вперед прохаживались городские констебли с жезлами на плечах. Теперь в городе остались только пожилые констебли: всех молодых отправили на войну. Они старательно вглядывались в толпу, словно бы их старческие глаза способны были углядеть в ее гуще французского или испанского шпиона, собравшегося… ну, скажем, отравить еду на прилавках? А ее-то как раз было довольно мало, поскольку, как сказал Барак, многое было конфисковано для армии, да еще и последний год оказался неурожайным. Впрочем, один из прилавков был до отказа чем-то заполнен – как сперва показалось моему изумленному взгляду, горкой овечьего помета. Однако подъехав поближе, я убедился в том, что это были сливы. С тех пор как король разрешил грабить французские и шотландские суда, на прилавки стала попадать уйма всякого странного товара. Я вспомнил состоявшееся весной празднество, когда пират Роберт Ренегар привел в Темзу испанский корабль, полный сокровищ и золота Индии. Невзирая на ярость испанцев, при дворе его принимали, как героя.

Торговля приобрела гневный оттенок во всем рынке: повсюду вместо обычных спокойных интонаций звучало множество споров. Возле прилавка зеленщика толстая краснощекая женщина тыкала одним из новых тестонов в лицо хозяину, рассерженными движениями сотрясая белые крылья чепца.

– Шиллинг это! – вопила она. – И на нем голова королевского величества!

Усталый торговец уперся руками в прилавок и наклонился вперед:

– Твой шиллинг наполовину медный! И стоит восемь пенсов на старые деньги, если на то пошло! И я здесь ни при чем! Но я не возьму у тебя эту злую монету!

– Мой муж получил ими свою плату! A ты требуешь пенни за кошелку этой дряни! – Схватив небольшой кочан, покупательница потрясла им в воздухе.

– Бури не дали созреть урожаю! Ты что, не слыхала? Хватит уже орать перед моим прилавком?! – Теперь уже кричал и сам лавочник, к общему восторгу обступивших место события оборванных ребятишек и тощей, заливавшейся лаем собачонки.

Женщина швырнула кочан обратно:

– За такие деньги я найду капусту получше!

– Ну, за эти дерьмовые гроши тебе не удастся этого сделать!

– И почему всегда страдают те, кто внизу, – проговорила краснолицая уже тише. – Дешевого у нас в стране – только наш труд!

Она отвернулась, и я заметил слезы в ее глазах. Собачонка увязалась за ней, прыгая и тявкая возле ее оборванной юбки. Оказавшись как раз передо мной, та попыталась пнуть псину. Встревоженный ее движением Генезис сделал шаг назад.

– Осторожнее, матушка! – окликнул я расстроенную покупательницу.

– Вот еще писака-адвокат! – переключилась она на меня. – Горбатая пиявица в судейской мантии! Вот уж у кого семья не дохнет с голоду! Пожили бы с королем вашим бедняками, как все мы!

Потом, осознав, что ляпнула лишнего, она огляделась, однако констеблей поблизости не обнаружилось.