Принятые на государственную службу, они полгода проводят на перегоне от Йела до Карибу, где не носят оружия, разве только нож и американский топорик вместо древнего томагавка. Потом возвращаются в свои деревни, иногда довольно отдаленные, и остальную часть года живут со своими семьями, промышляя рыбной ловлей, охотой, покупая продукты на заработанные деньги.

Этих краснокожих уже не назовешь дикарями, они оседлы, знают, что такое сберегательный банк, профессия, рабочий день, и охотно помогают промышленникам, путешественникам, золотоискателям и лесорубам, мирно с ними сосуществуя.

Они легко переносят скудость пищи, не обижаются на тумаки и грубые слова. Вывести их из терпения и уравновешенности может только отвратительное преступление, нарушающее все нормы гуманности. Именно таковым оказался поступок сэра Джорджа.

На этот раз индейцы пренебрегли законами послушания и отбросили страх возмездия за расправу над белым. Жестокость мести должна равняться жестокости преступления англичанина или даже превзойти ее.

Брат главного начальника правителя-наместника края умрет в страшных мучениях, а мстители пустятся в бегство и, спасаясь от конной полиции, доберутся, если смогут, до ледовых долин Лабрадора, до неприветливых земель Аляски.

Ради торжества справедливости они откажутся от спокойной жизни, какой живут со времени появления на их земле белых, и станут беглыми изгоями, про́клятыми, за голову каждого из них будет обещано вознаграждение в десять фунтов стерлингов.

Перро проснулся последним, подкрепился, съев три килограмма холодного филейного мяса, крупно порезанного и насаженного на палку одним из индейцев. Метис внимательно смотрит, как готовится казнь, и ворчливо все критикует, замечая, что здесь не чувствуется военного опыта и, видно, нет специалистов по казни. Он презрительно говорит:

— А как можно было бы все обставить! Во времена моей молодости, когда индейцы собирались казнить пленника, об этом знали все племена на расстоянии двух миль. Тогда краснокожие не ведали усталости, их песни оглашали дали, всю ночь жгли военные костры, плясали до боли в спине, пили до умопомрачения. Пленнику позволялось оскорблять своих палачей, высмеивать их за отсутствие воображения.

Женщины и дети превосходили в жестокости мужчин. Они придумывали разные фокусы — то с волосами, то с ногтями, то с обнаженным нервом, то с куском висящей кожи — трясли, дергали, скручивали, рвали. А тут что я вижу? Поджаривать англичанина, придушенного медведем, да на это уйдет от силы пятнадцать — двадцать минут, а потом — привет, все кончится. Разве вы умеете продлевать пленнику жизнь, как умели раньше племена сиу, крикливые или толстопузые? У вас ни ружей, ни стрел, нет даже томагавка, вы не можете часами издеваться над пленником, щекоча его то дулом карабина, то стрелой, то лезвием топора, чтобы каждый раз он думал, что это последняя его минута, и в конце концов сходил с ума.

Рисуя такую страшную картину, канадец еще больше усиливает свое недовольство, а носильщики тем временем все подготовили к казни — и правда, незамысловатой.

Уложив у одного из деревьев связки сухих и сырых веток, приготовив канаты из коры кедра, они принялись лакомиться мясом медведя и класть последние мазки краски на лицо.

Это совсем вывело охотника из себя.

— Ради чего так мазюкаться? — пожал он плечами. — Все равно вы будете лишь карикатурой на настоящих индейцев, а ваша пытка — карикатурой на казнь.

Каково, однако, будет мнение о казни самого белого человека, когда бывшие слуги начнут «работать» над его драгоценным телом?

Решающий момент наступил.

Связанного сэра Джорджа перенесли к дереву, превращенному в столб пыток. Его прикрутили к стволу, с которого срезали ветки, бросив их в костер.

Англичанин, хоть и бледен, проявляет выдержку. Перро с удовлетворением заключает:

— Смотрите-ка! Защищая честь белой расы, он держится молодцом.