Позади раздался крик. Старая кобыла Дика Хаммердала сделала свое дело хорошо; Дик, нагнувшись над лежащим на земле Петером Вольфом, вязал ему руки. Дедли-Ган и Пит Холберс, положившись на опыт и сноровку обоих преследователей, не спеша приближались на своих лошадях. Когда они подъехали к месту событий, беглецы уже были связаны.

— Пит Холберс, старый енот, — спросил Хаммердал, — как ты думаешь, сможет ли зеленорогий еще раз ускользнуть? Достаточно ли крепки ремни?

— Полностью с тобой согласен, Дик, если ты считаешь, что они в самый раз. Сними только петлю с его лошади, иначе она задохнется.

— Задохнется она или нет — это все равно, однако, поскольку скотинка нам еще пригодится, надо ее, пожалуй, освободить.

Апач уже снял лассо с лошади Мертенса. Сам он упал с лошади и был связан, прежде чем смог пошевелить хотя бы пальцем, для того чтобы оказать сопротивление. Теперь он стоял как ожидающий приговора преступник.

— Господин виконт и капитан, вы — плохой наездник. Не вздумайте повторить попытку, потому что тогда вместо лассо свое слово скажут ружья! Вашим бегством вы себя выдали с головой. Вам придется узнать, как воздаем мы негодяям по заслугам здесь, на Дальнем Западе! Дик Хаммердал и Пит Холберс, этих людей я поручаю вам. Заберите у них все бумаги и документы, принадлежащие моему племяннику! Этой ночью мы будем сторожить их по очереди. Утром, когда мы отправимся, посадите их в седла и хорошенько смотрите, чтобы они доехали до убежища. Доброй ночи, путь еще далек, а индейцы всегда могут найти способ нам досадить. Нам всем надо поспать!

4

ПРЕСЛЕДОВАТЕЛИ

«У матушки Додд в Хобокене» — какая великолепная, какая завлекательная музыка звучит в сочетании этих слов для мореплавателей всех наций, бросавших когда-либо якорь в порту Нью-Йорка! Второй такой матушки Додд не найти в целом свете — особенно там, где гуляют ветры и шумят волны; и тот, кто побывал у нее один лишь раз, везде будет рассказывать о ее необыкновенных качествах, расхваливать ее доброту и мечтать о том дне и часе, когда снова окажется под ее гостеприимным кровом.

Однако, по правде говоря, такой человек должен быть уж по крайней мере бравым боцманом, иначе может случиться так, что она ничего о нем не слыхала, и тогда он окажется на улице очень скоро, не успеет войти в дом. У нее весьма строгие понятия о приличиях, и, охраняя доброе имя своего заведения собственными силами, она столь в этом преуспела, что не один упрямый моряк изведал на собственном опыте твердость ее здоровенных кулаков и силу толстых рук. Кого она не хочет терпеть у себя в доме, тому она просто предлагает убраться, и, если он при этом замешкается, она берет его за шиворот и выводит на улицу со скоростью локомотива. Но тот, кто имел счастье завоевать ее доверие, может всегда рассчитывать на ее защиту и помощь в любой передряге; в беде она друзей не бросала. Дом «У матушки Додд» одноэтажный, но длинный и широкий. Обширная прихожая ведет в огромный гостевой зал, прокуренный потолок которого держится на толстых деревянных столбах. Спереди стоят столы «для всех», в глубине места занимают только те, кто обладает расположением хозяйки, а в задней стене есть дверь в комнату, где сиживают одни только капитаны да штурманы, и лишь изредка туда допускается какой-нибудь завсегдатай из числа морских волков, к которому хозяйка заведения в данный момент особенно благоволит.

Таких любимчиков она обслуживает сама, в то время как об остальных гостях заботится ее персонал.

В тот день на якорь встало много парусников и пароходов, вследствие чего в этом приземистом доме наблюдался большой наплыв гостей. Матушка Додд, прислонившись к косяку двери, стояла у стойки, уперев руки в толстые бока, и командовала официантами, как полководец на поле брани, в основном посредством выразительных взглядов и кивков, изредка роняя короткие и резкие слова.