Временами, когда ветер прогонял тучи, показывалась какая-нибудь звезда, сияющая, словно алмаз в небесном уборе; в эти более светлые промежутки времени капитану Памфилу, который весь обратился в зрение и слух (и это легко понять), представлялось, будто он видит черную точку маленького островка, указывающего путь большому острову, двигаясь примерно в пятидесяти шагах впереди него, и, когда волна менее шумно билась о склоны его владений, до ушей капитана с дыханием ветра снова доносились те же голоса, что он уже слышал, неясные и невнятные, как шепот духов моря.

И только когда на востоке стало рассветать, капитан Памфил окончательно во всем разобрался и изумился: как же он, с его-то умом, не осознал своего положения? Маленький островок, двигавшийся впереди, оказался лодкой с командой из шести канадских дикарей; большой остров, на котором находился он сам, — китом, которого бывшие союзники Франции тащили на буксире; лишенное веток и листьев дерево, служившее ему опорой, было убившим морского гиганта гарпуном: войдя в рану на четыре или пять футов, он торчал вверх еще на восемь или девять.

У гуронов, увидевших, что им досталась двойная добыча, вырвался возглас изумления; но они тотчас рассудили, что показывать свое удивление недостойно мужчины, и продолжали молча грести к берегу, не обращая более никакого внимания на капитана Памфила. Сам он, видя, что дикари, несмотря на кажущуюся беспечность, не спускают с него глаз, изобразил полную безмятежность, хотя в действительности странное его положение внушало ему немалое беспокойство.

Когда кит был примерно в четверти льё от северной оконечности Кейп-Бретона, а лодка остановилась; но огромная туша, продолжая двигаться в заданном направлении, мало-помалу приблизилась к суденышку вплотную. Тогда тот, кто казался в команде главным, высокий и крепкий малый пяти футов восьми дюймов ростом, разрисованный синей и красной красками, с татуировкой в виде черной змеи на груди и хвостом райской птицы, вплетенным в единственную прядь волос, оставленную на его выбритой голове, сунул свой большой нож за пояс набедренной повязки, взял в правую руку томагавк и медленно, с достоинством направился к капитану Памфилу.

Со своей стороны, капитан Памфил, повидавший всевозможных дикарей — от тех, что покидают «Лa-Куртий» в первый день Великого поста, до обитателей Сандвичевых островов, злодейски убивших капитана Кука, — спокойно ждал его и, казалось, не обращал на него ни малейшего внимания.

Гурон остановился в трех шагах от европейца и стал смотреть на него; капитан Памфил, решив ни на шаг не отступать, в ответ уставился на гурона с тем же спокойным и безмятежным видом, какой напустил на себя дикарь. Наконец, после десяти минут взаимного изучения, гурон произнес:

— Черный Змей — великий вождь.

— Памфил из Марселя — великий капитан, — ответил тем же провансалец.

— Но почему, — продолжал гурон, — мой брат покинул свой корабль и сел на кита Черного Змея?

— А потому, — ответил капитан Памфил, — что команда выбросила его в море, он устал плыть и устроился отдохнуть на первом, что ему подвернулось, не заботясь о том, кому это принадлежит.

— Хорошо, — сказал гурон. — Черный Змей — великий вождь, и капитан Памфил станет его слугой.

— Ну-ка повтори, что ты сказал, — перебил его насмешливо капитан Памфил.

— Я говорю, — продолжал свою речь гурон, — что капитан Памфил будет грести на лодке Черного Змея, когда он будет на воде; понесет его палатку из бересты, когда он станет путешествовать по суше; разжигать для него костер, когда наступит холод, и отгонять мух в жару; починит его мокасины, когда они износятся; взамен всего этого Черный Змей даст капитану Памфилу остатки своего обеда и ненужные ему самому старые бобровые шкурки.